Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Четырнадцатого сентября 1812 года в два часа пополудни французская армия с высоты Поклонной горы увидела святой город. И тотчас же, как это было за пятнадцать лет до того при виде пирамид, сто двадцать тысяч человек принялись рукоплескать, восклицая: «Москва! Москва!» После долгого плавания по морю степей они увидели, наконец, землю. При виде города с золотыми куполами все было забыто, даже страшная и кровавая победа на Моск-ве-реке, удручившая армию, словно поражение. Коснувшись уже одной рукой Индийского океана, Франция собиралась теперь другой рукой коснуться полярных морей. Ничто не могло ее остановить — ни песчаные пустыни, ни снежные. Она действительно была царицей мира — та, что поочередно заставляла короновать себя во всех столицах.

Услышав крики всех своих воинов, нарушивших строй, сбившихся в толпу, хлопавших в ладоши, поспешно явился сам Наполеон. Первым его чувством была невыразимая радость, осветившая его лоб, словно нимбом. Как и все, он воскликнул, привстав на стременах: «Москва! Москва!» Но тут же полицу его словно пробежало темное облачко, и он, опустившись в седло, произнес:

— Всему свое время!

Армия сделала привал, ибо Наполеон стал ждать, когда из ворот, сквозь которые он жадным взором пытался проникнуть в город, выйдет какая-нибудь депутация длиннобородых бояр и девушек с цветами, которая на серебряном блюде поднесет ему золотые ключи от святого города. Но было тихо и пустынно, точно весь город был погружен в сон; из труб не поднимался даже слабый дымок; лишь над Кремлем, кружась, летало вороньё, и когда огромная стая опускалась на какой-нибудь из куполов, его золото исчезало под черной пеленой.

И только на другом конце Москвы, казалось, было видно движение какого-то войска, выходившего через заставу, противоположную той, что была предоставлена нам. Это был опять тот противник, который выскальзывал из наших рук от Немана до Москвы-реки и уходил по направлению к востоку.

В это время, как если бы французская армия, подобно императорскому орлу, распростерла оба свои крыла, принц Евгений и Понятовский двинули свои войска направо и обошли город, а Мюрат, вслед которому Наполеон смотрел со все возрастающим беспокойством, достиг окраины предместий, откуда никакая депутация так и не появилась.

Наполеона обступили маршалы, которым передалось его беспокойство; Наполеон увидел перед собой озабоченные лица, напряженные взгляды: он догадался, что его мысли совпадают с мыслями всех.

— Терпение! Терпение! — машинально повторял он. — Эти люди настолько дики, что они, вероятно, даже не умеют сдаваться.

Тем временем Мюрат проник в город; Наполеон не мог сдержаться и направил вслед за ним Гурго. Тот пустил лошадь в галоп, помчался и въехал в город в ту самую минуту, когда один из офицеров Милорадовича объявлял королю Неаполитанскому, что русский генерал откроет по городу огонь, если его арьергарду не дадут возможность отойти. Гурго поскакал назад, чтобы доставить Наполеону это известие.

— Дайте им уйти, — заявил Наполеон. — Москва мне нужна вся целиком, от самого роскошного дворца до самой бедной хижины.

Гурго доложил об этом ответе Мюрату, который находился в окружении казаков, с изумлением разглядывавших богатое шитье его мундира с брандебурами и развевающийся над его шляпой плюмаж. Мюрат передал им согласие на перемирие, подарил одному из их командиров часы, другому — драгоценный перстень, а когда у него больше ничего при себе не оказалось, стал раздавать часы и кольца своих адъютантов.

А в это время русская армия, находясь под защитой достигнутой устной договоренности, продолжала покидать Москву.

Наполеон задержался у заставы, все еще ожидая, что появятся жители заколдованного города. Но никто так и не показался, а все офицеры, прибывавшие с докладом к императору, произносили одну и ту же странную фразу:

— Москва пуста.

Тем не менее он не может в это поверить; он всматривается и вслушивается: да, это безлюдье пустыни; да, это безмолвие смерти. Он находится у ворот города гробниц: это Помпеи или Некрополь.