Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Как только Григория облекли званием старшего вожатого, он тотчас приступил к исполнению своих обязанностей, приказав всем незамедлительно запрягать, чтобы успеть до наступления темноты приехать к месту ночлега, расположенному на расстоянии приблизительно одной трети пути до перевала; но, как ни торопился он отправиться в дорогу, я попросил его подождать, пока приведут наших лошадей, чтобы мы могли ехать все вместе. Он с необычайной услужливостью согласился. Возчики вернулись в избу, и станционный смотритель подбросил в очаг несколько охапок еловых и березовых веток, вспыхнувших ярким пламенем, цену которого, в минуту расставания с ним, мы осознавали еще больше. Но едва устроившись вокруг огня, мы услышали стук подков пригнанных из леса лошадей; в ту же минуту распахнулась дверь и несчастный мальчик, ездивший за ними в лес, вбежал в комнату, издавая пронзительные и невнятные крики; затем, прорвавшись в круг, он бросился около огня на колени и сунул руки чуть ли не в пламя, точно желая схватить его. Казалось, все его чувства обострились под впечатлением ощущаемого им блаженства. Какое-то мгновение он оставался недвижим, молчалив, глаза его наполнились алчным блеском, но вскоре они закрылись, мальчик осел, вскрикнул и повалился на пол. Я сразу же попытался его поднять и схватил его за руку, но тут же с ужасом ощутил, что пальцы мои погружаются в его плоть, словно в разваренное мясо. Я закричал; Луиза хотела было обнять мальчика, но я остановил ее жестом. Тут Григорий склонился над ним, вгляделся в него и спокойно произнес:

— Это не жилец.

Мне не верилось, что это правда; мальчик, казалось, был полон жизни, он вновь раскрыл глаза и посмотрел на нас. Я стал громко требовать, чтобы позвали лекаря, но мне никто не ответил. Однако, прельщенный пятирублевой бумажкой, один из присутствующих решился отправиться в деревню на поиски своего рода ветеринара, пользовавшего одновременно и людей и животных. В это время мы с Луизой раздели больного, прогрели над огнем тулуп и завернули в него мальчика; тот прошептал слова благодарности, но не пошевелился, и все его конечности словно отнялись. Что же касается возчиков, то они вернулись к своим лошадям и стали готовиться к отъезду. Я подошел к Григорию и стал умолять его подождать еще немного, пока не придет лекарь; но Григорий мне ответил так:

— Будьте покойны: раньше чем через четверть часа мы не уедем, а за это время он умрет.

Тогда я вернулся к больному, оставленному мною на попечение Луизы; тот задвигался, чтобы подобраться еще ближе к огню, и это подало мне некоторую надежду. В эту минуту вошел лекарь, и Иван объяснил ему, зачем его позвали. Лекарь покачал головой, подошел к огню и развернул тулуп: мальчик был мертв.

Луиза стала узнавать, где его родители, чтобы оставить им сотню рублей; хозяин ответил, что родители его умерли, что он был сиротой и воспитывался у него из милости.

XXIV

Такое предзнаменование не обещало ничего хорошего, но отступать было уже поздно; теперь, в свою очередь, нас начал торопить Григорий; у ворот постоялого двора выстроилась вереница саней. Григорий встал во главе каравана, в середине которого находилась наша телега, запряженная трой кой, то есть тремя лошадьми; мы сели в нее. Иван устроился рядом с возницей на скамейке, которую приладили на то место, где прежде находились козлы, исчезнувшие в ходе перевоплощения нашего экипажа, и по длинному свистку мы отправились в путь.

Мы отъехали уже верст на двенадцать от деревни, когда совсем рассвело; перед нами, словно их можно было коснуться рукой, лежали Уральские горы, в которые мы намеревались углубиться; однако перед тем, как двигаться дальше, Григорий поднялся на возу во весь рост, как это мог бы сделать капитан корабля, и по расположению деревьев убедился, что мы не сбились с пути. Лишь после этого мы продолжили путь, принимая меры предосторожности, чтобы не отклониться в сторону, и менее чем за час добрались до западных склонов гор. Тут обнаружилось, что подъем слишком крут, а снег еще слишком мало слежался, чтобы воз мог быть поднят вверх восьмеркой лошадей, которые были в него впряжены. Григорий решил проводить через подъем одновременно только по два воза, впрягая в них всех лошадей каравана; затем, когда эти возы взяли бы подъем, лошадей свели бы вниз, впрягли в следующую пару и так далее, пока, наконец, не переправился бы весь караван, состоявший из десяти возов. Двух лошадей припасли для того, чтобы впрячь их дополнительно в наши сани. Как видим, наши спутники обращались с нами побратски, и это при том, что нам ни разу не приходилось предъявлять им императорский приказ.