Записные книжки

Хомяков, без сомнения, любил Россию чистой, возвышенной и просвещенной любовью; но и он однажды в лирическом увлечении чересчур понатужил ноту и вышел из надлежащего диапазона, когда говорил о России, что она

Безбожной лести, лжи тлетворной
И всякой мерзости полна.

Последний стих решительно неуместный и лишний. Таким укорительным и грозным языком могли говорить боговдохновленные пророки, но в наше время простому смертному, хотя бы и поэту, подобает быть почтительнее и вежливее с матерью своей. Добрый сын Ноя прикрыл плащом слабость и стыд отца.

* * *

Вот что Жуковский пишет на французском в одном письме: «Человек просвещенный, но безнравственный будет вреден потому, что употребит на зло средства, коими он обладает. Человек нравственный, но ума необразованного, будет вреден потому, что, несмотря на благие намерения, поступать будет он криво и испортит доброе дело».

Еще, говоря вообще о воспитании наследников престола, выражается он следующим образом: «Обучение его должно быть скорее всеобъемлющее, чем дробное. Понятия его должны быть обширны и возвышенны, но вместе с тем и практическими. Он должен знать людей, каковыми они бывают, и вещи, каковы они на деле. Но идеал красоты должен храниться в душе его: это идеал звания его и предназначения его. Два предмета могут особенно воспламенять и питать этот идеал, не увлекая его в область мечтательностей, столь пагубную для государя. Эти два предмета – религия и история. Религия для царя есть великая наука ответственности его пред Богом».

Какой сильный и выразительный язык и какие верные и возвышенные мысли! Жуковский, за некоторыми невольными руссицизмами, прекрасно выражался на французском языке. С ним, вероятно, свыкся он и овладел им прилежным чтением образцовых и классических французских писателей. Не в Благородном же пансионе при Московском университете, не от Алтонского, не из Белева мог он позаимствовать это знание.

Замечательно, что три наши правильнейших и лучших прозаика – Карамзин, Жуковский и Пушкин – писали почти так же свободно на французском, как и на своем языке. Следовательно, галлолюбие или французомания не враждебны правильному развитию русской речи. Французский язык своей точностью, ясностью, логическими оборотами речи может служить хорошим курсом для правильного образования слога и на другом языке. Разумеется, говорим здесь о французском, обработанном великими писателями истекшего столетия, а не о нынешнем французском литературном наречии.

Влияние немецкого языка и немецкой фразеологии – там, где оно у нас встречается, – оказывается вредным. Немцы любят бродить и отыскивать себе дорогу в тумане и в извилинах перепутанного лабиринта. Темная фраза для немца – находка, головоломная гимнастика вообще немцу по нутру.

Французы любят (или любили) ясный день и прямую, большую дорогу. Русской речи также нужны ясность и ровная столбовая дорога. Карамзин, в письме из Женевы от 1789 года, пишет: «Здешняя жизнь моя довольно единообразна. Прогуливаюсь и читаю французских авторов, старых и новых, чтобы иметь полное понятие о французской литературе». (Немецкая и английская были ему уже знакомы.) Он мог бы прибавить, что читает французских авторов, чтобы научиться писать по-русски так, как он после писал.

* * *

В предобеденный час кто-то засиделся долго у Талейрана, вероятно в надежде, что хозяин пригласит его с собой отобедать. Наконец Талейран позвонил и сказал вошедшему дворецкому: «Когда господин (называя его по имени) уйдет, тотчас подавать обедать».

* * *

Давыдов (П.Л.) был рыцарь вежливости и джентльмен в полном значении слова, но невыгодно было чем-нибудь раздосадовать его. Я. речами и суждениями своими привел однажды желчь его в движение: «А как думаешь, Денис, – спросил он Давыдова, указывая на Я., – у него на голове свои волосы или парик?»

* * *

Рубини сказал мне: «Беда наша (то есть певцов) заключается в том, что мы зачинаем петь хорошо, когда уже голос теряем».

Оно так и быть должно. Пока голос свеж, звучен, послушен и силен, певец на него надеется и не учится петь.

То же бывает и с жизнью. Молодая жизнь распевает и наслаждается. Она надеется на себя, на силы свои. Что ни предпринимай, какие трудности и препятствия ни загораживай дороги – ничего, жизнь вывезет! Наука жизни является позднее, когда живые силы уже изменяют: поток обмелел, пламень угасает. Всё та же старая история: воз орехов дается белке, когда давно зубов у белки нет, как сказал Крылов.

* * *