Записные книжки

По мнению его, свекловичный песок не выгоден. Можно составить из него лучший рафинад, но другие переработки уже не доставляют такого хорошего сахара, как из другого песка, так что фунт сахара, обходящийся поэтому в 80 гривен, по свекловичному обойдется в рубль. Из пуда песка выходит около 36 фунтов сахара. В свекловице много кислых частиц, которых совершенно отделить нельзя и которые портят нижние сахары.

Вчера купался два раза перед обедом. Обедал у Будберга, вечером был у Дивова. Шалунья Россети пишет: «Используйте Вяземского, он может быть любезным, даже когда к этому не стремится». Дам же я ей за это.

У Нелидовой сундук с письмами Павла и ее журналом.

Карамзины платят по 10 копеек за каждую змею, которую поймают около дома. Солдаты-сенокосы приносят их. Однажды дали одному 20 копеек за змею. На другой день приносят новую, и, получив 10 копеек, солдат говорит:

– Нет, пожалуйте 20 копеек.

– Да ведь вам сказали, что будут давать по 10 копеек!

– Нет, воля ваша, а нам по этой цене ставить нельзя.

С.-Петербург, 4 августа

Выехал я из Ревеля во втором часу ночи на 1-е число. Приехал в Нарву часу в первом ночи. Ночевал, на другой день утром ездил с управляющим нарвской полицией осматривать фабрики суконную и уксусную, где, между прочим, потчевали меня хорошим сотерном, рейнвейном и шампанским. Выехал я из Нарвы в два часа днем и прибыл в Петербург в пять утра.

Нарва пользуется своими правами. Правители его избираются из купечества. Кнутом не секут, а есть розги в известную меру, которые считаются парами, так что за смертоубийство дается не более 120 ударов. В Нарве сад порядочный и сам садовник – махровая роза (или махровый розовый пион). Город очень падает, а прежде процветал торговлей.

В Ревеле 31-го знали уже о делах Франции. Француз de Vicence, или что-то похожее, получил о том письмо от брата. Что может быть нелепее доклада королю от 25 июля? О печати говорится тут как о каком-то существе, забывая, что оно – орудие. Разве одна оппозиция выдает журналы? И правительство имеет свои. Если оппозиционные более действуют на мнения, то это доказательство неопровержимое, что правительство не симпатизирует мнениям. Таким образом можно и о даре слова сказать, что это только орудие беспорядка и мятежа. При Нероне язык был орудием проклятий, при Тите – орудием благословения.

Остафьево, 18 августа

Всё мое пребывание в Петербурге до 10-го числа было отдано на съедение хлопотам об отъезде, выправке нужных бумаг от министра, департамента, etc.

Однажщы обедал я у министра: он был ласков, но, кажется, озабочен французскими делами. При всей холодной сухости его в нем много внимательности. Говоря о Шатобриане, он сказал, что газетчик и министр как-то вместе не ладят, и, как будто спохватясь, прибавил: «Хотя, разумеется, литература – весьма благородное дело». Далее, замечая, что свобода французов есть только желание сбить министров с места и заместить их, прибавил он: «Хотя истинную свободу я очень почитаю».

У меня были два спора, прежарких, с Жуковским и Пушкиным. С первым – за Бордо и Орлеанского. Он говорил, что должно непременно избрать Бордо королем и что он, верно, избран и будет. Я возражал, что именно не должно и не будет. Если подогретый обед никуда не годится, то подогретая династия – того менее. В письме Карамзиным объяснил я и расплодил эту мысль.

С Пушкиным спорили мы о Пейронне. Он говорил, что его следует предать смерти и что он будет предан за государственную измену[46]. Я утверждал, что не должно и не можно предать ни его, ни других министров потому, что закон об ответственности министров заключался доселе в одном правиле, а еще не положен и, следовательно, применен быть не может. Существовал бы точно этот закон, и всей передряги не было бы, ибо не нашлось бы ни одного министра для подписания знаменитых указов. Утверждал я, что и не будет он предан, ибо победители должны быть и будут великодушны. Смерть Нея и Лабедуайера запятнали кровью Людовика XVIII. Неужели и Орлеанский (или кто заступит праздный престол) захочет последовать этому гнусному примеру? Мы побились с Пушкиным на бутылку шампанского. Говорят о каком-то завещательном письме Людовика XVIII, в котором он предсказывал всю эту развязку.

10-го выехали мы с Пушкиным из Петербурга в дилижансе. Обедали в Царском Селе у Жуковского. В Твери виделись с Глинкой. 14-го числа утром приехали мы в Москву. Жена ждала меня дома.

Был я у князя Дмитрия Владимировича и у Дмитриева. Голицын видит во французских делах второе представление революции. Смотрит он задними глазами. Денис Давыдов говорит о нем, что он всё еще упоминает о нынешнем веке как о восемнадцатом, так затвердил он его.

Поехали мы с женой в Остафьево. 15-го праздновали именины Маши. 16-го были в Валуеве у молодых (Мусин) Пушкиных. Графиня Эмилия шутя поцеловала у меня левую руку. Все ахнули и расхохотались. 17-го писали в Ревель к Карамзиным.

Остафьево, 3 сентября

Последние дни августа провел в Москве.