Записные книжки

Покойный английский король еще в молодости был болен. Доктора запрещали ему выезжать, а ему хотелось в маскарад, и на увещание докторов отвечал он текстом из Евангелия: «Блаженны умирающие in domino».

20 июля

Купался в седьмом часу утра и в два. Ездили в Тишерт с ревельской публикой. Мадемуазель Бенкендорф – это королева Эстонии, а мадемуазель Мореншильд – королевский принц. В самом деле, есть в ней что-то пажеское, херувимское, но херувима не библейского, а бомаршевского. Жена барона Палена, генерал-губернатора, урожденная Гельвециус. Она была совоспитанница, бедная, первой жены его, из фамилии Эссен. Ныне первая дама Эстляндского герцогства. Скромность, смирение первой половины жизни сохранились в ней и в блестящей степени. Довольно миловидна, в лице что-то птичье.

Баронесса Будберг говорила мне, что до приезда дона Мигеля в Вену le fils de I’homme[44] мало знал об отце своем, имел о нем одно темное, глухое предание. Тот ему всё высказал. Это несогласно со сказанным мне графиней Фикельмонт, которая уверяла меня, что мальчик был очень хорошо воспитан и полон славой отца.

Не глупо ли, что мы говорим и пишем Гельвеций по какой-то латинской совести, весьма неуместной в этом случае? Что за латинское слово Гельвециус? Об этом латинизме нашем кстати сказать: заставь дурака Богу молиться, он себе и лоб расшибет. Следовательно, и живописца нашего Гипиуса нужно перекрестить в Гипия. А графа Брюс как же? В Брюи или в Брюии!

21 июля

Вчера купался два раза, в десятом часу утра и в десятом часу вечера. Море меня подчивает валами. Так и валит. Оно одно здесь кокетствует со мной: хромота моя не дает сблизиться с королевой и принцем; один вальс сближает.

Обедал у Будберга: там Пален, Паткуль, комендант, небритый и сердитый на ревельский песок Данилевский, мадемуазель Бланкенагель из Риги.

Будберг, адъютант Дибича, был послан из Андрианополя в Константинополь уже по заключении мира, с известием, что если через три дня не исполнит диван условий, ему предписанных, фельдмаршал велит двинуться своему авангарду. И Гордон, английский посол, говорил Будбергу: «Чего хочет ваш фельдмаршал? Истребления Оттоманской империи? От него зависит».

Вечером был в салоне Витта. Немецкая бережливость: допивали и доедали запасы, оставшиеся от вчерашнего пикника в Тишерте.

22 июля

Вчера купался в десятом часу утра и в десятом часу вечера, в дождь. Дождь помешал мне ехать в Виттов салон. Перечитывал несколько глав перевода «Адольфа».

Государь в проезд свой через Дерпт был всем очень доволен, но увидел одного студента без галстука и заметил о том Палену. Пален сделал выговор студенту, наказывая ему, чтобы тот впредь так не ходил. Студент с удивлением отвечал, что у него галстука и в заводе нет. Его посадили в карцер.

У нас по цензурному уставу сочинение автора через 25 лет по смерти его обращается в общественную собственность. У французов – после 20 лет. Следовательно, у нас нужен был бы по крайней мере 50-летний срок. По деятельности в книжной торговле право давности во Франции не может быть в соразмерности с нами. Возьмите, например, сочинение посмертное, которое наследниками напечатается через год или два после смерти автора. Едва успеет выйти два издания, если сочинение огромное, и наследники уже лишатся своего достояния.

Остафьево, 25 июля

Бедный Василий Львович Пушкин скончался 20-го числа в начале третьего часа пополудни. Я приехал к нему часов в одиннадцать. Смерть уже была на вытянутом лице его и в тяжелом дыхании, однако же он меня узнал, протянул мне уже холодную руку свою и на вопрос Анны Николаевны, рад ли он меня видеть (с приезда моего из Петербурга я не видал его) – отвечал слабо, но довольно внятно, что очень рад. После того, кажется, раза два хотел что-то сказать, но уже звуков не было. На лице его ничего не выражалось, кроме изнеможения. Испустил он дух спокойно и безболезненно, во время чтения молитвы при соборовании маслом. Обряда не кончили, помазали только два раза.

Накануне он уже совсем изнемогал, но, увидев Александра, племянника, сказал ему: «Как скучен Катенин!» (перед этим читал он его в «Литературной Газете»). Пушкин говорит, что он при этих словах вышел из комнаты, чтобы дать дяде умереть исторически. Пушкин был очень тронут всем этим зрелищем и во всё время вел себя как нельзя приличнее. На погребении присутствовала депутация всей литературы, всех школ, всех партий: Полевые, Шаликов, Погодин, Языков, Дмитриев и Лже-Дмитриев, Снегирев. Никиты Мученика протопоп в надгробном слове упомянул о занятиях Пушкина по словесности и вообще говорил просто, но пристойно.