Читаем Записные книжки полностью

На высотах Радикофани поднялся холодный и сильный ветер, а день был самый теплый, даже и не на солнце. Ужасная сторона и ужасная дорога. Всё в гору и с горы, и дорога извивается змеей. И это называется bella Italia. Мертвая природа – кладбище с нагими остовами гор. Можно ли сравнить берега Рейна? В Италии, то есть в известной мне Италии, есть несколько замечательных городов с замечательными памятниками, но живописной природы нет. Апеннины только что раздражают нервы, а поэзии нет: Италия – прекрасный музей, а не прекрасная земля.


11 февраля 1835

Зажег сигарку огнем Везувия в 12 часов утра.

10 апреля


Выехал из Рима в 5 часов за полдень. Как мог я решиться ехать один; я, в котором нет ни твердости, ни бодрости, ни покорности? Переваливаю мысли свои как камни с одной на другую…


11 апреля

Погода совершенно осенняя: холод, пасмурно. В сердце хуже осени. Судороги тоски. Что-то чинят в коляске.


13 апреля

Всю ночь проспал в коляске. Проспал кривую башню Пизы. Город, кажется, прекрасный.


22 апреля

Обедал в Клагенфурте. Край очень живописный. Дождь оставил меня на границе Италии, а солнце встретило в Германии.


24 апреля

В девятом часу утра приехал в Вену. Сдал депеши Горчакову и поехал в трактир. После обеда, в Пратере, весь город в колясках и верхом. Общество, которое ежедневно собирается в один час и в одно место, должно быть пустое общество. Странный вид гулянья в траурных платьях и траурных ливреях.

Разница между итальянскими почтарями и немецкими. Те, и не дожидаясь ваших замечаний, указывают вам с восторгом на красоты земли: bellissima cosa и проч. Сегодня, сидя на козлах, говорил я почтарю:

– Красивые места.

– Ничего, сойдет, – отвечал он.


26 апреля

Был у Разумовской и Разумовского. Приятный старик, прекрасный дом. Был на выставке цветов. Обедал у Татищева. Опера «Норма». Был в 7 часов с Килем в синагоге. Род протестантизма еврейского. Мало жидовских платьев и первобытных лиц. Прекрасно поют. Интересно слышать псалмы Давида, петые стройными голосами на природном их языке. Все в шляпах.


27 апреля

Был в Шенбрунне. Прекрасный сад. Зверинец опустел. Видел «одно из могуществ Вены», но не Меттерниха, а слониху. Обедал у Киселевой. Таскался с обеими сестрами по лавкам; пил чай у Ольги Нарышкиной. Выехал из Вены в первом часу.


28 апреля

Выехал не в добрый час. Лошади стали на дороге. Всё шоссе завалено каменьями, которые проезжающие должны разжевать.


29 апреля

Приехали утром в двенадцатом часу в Часлав. Коляску чинят уже во второй раз из Вены. Еду хуже прежнего, хотя беру третью лошадь.

Здесь всё пахнет Русью и корешками Шишкова. Я понимаю их язык, а они меня не понимают. Вообще, русский слух смышленее прочих. Если не выговаривать так, как иностранцы привыкли выговаривать свои слова, они уже вас не разумеют. А русский мужик всегда поймет исковерканный русский всякого шмерца.

И природа здесь сбивается на русскую – плоская. Небо молочное, цвета снятого молока. Женский убор – платок, повязанный на голове, также русский. Одна почта не русская, а архинемецкая. Язык – смесь польского и русского. Читал в коляске переписку госпожи Кампан с Гортензией. Полюбил и ту и другую.


30 апреля

Вчера обедал, или ужинал, в Праге около полночи. Следовательно, Праги не видел. Граф Андрей Кириллович Разумовский говорил мне в Вене, что она походит на Москву. Не догадываюсь чем. Дома высокие, улицы узкие, река широкая. Вот всё, что я видел.

Старался узнать что-нибудь о старых Бурбонах, но ничего не узнал, кроме того, что Карл X мало выходил из дома.


1 мая

Утром в 4 часа дотащился до Дрездена. Коляска опять ломалась, какой-то винт всё не держался. Обедал в Теплицах. Кульм, два памятника: прусский и австрийский. Последний – колоссальный и одному человеку, другой – всем падшим братьям и мелок. Природа, приближаясь к границе, несколько оживляется.


2 мая

Вчера провел деятельный день. В письме к жене описываю его. Выехал из Дрездена в девятом часу утра. Прусская почта поспешная, что-то военное русское во всем. И береза встречается. И, подъезжая к Берлину, вспоминаешь петергофскую дорогу.


3 мая

Приехал в Берлин в девятом часу утра. И тут часа три лишних проехал. Потсдам осмотреть не смог. Ай, ай, месяц май тепел да холоден! И в этом союзная держава. Ночью продрог и, приехав в Берлин, велел тотчас затопить род русской печи.


4 мая

Был на маленькой выставке картин. Картины Крюгера: император, два великих князя, Паскевич, Волконский, Бенкендорф, Чернышов. Был у Крюгера в его студии. Всё петербургские лица.

Ездил по городу. Красив. Сбивается на Петербург. В Итальянской опере был король и жена его. После первого акта поехали они во французский спектакль.

Пил чай у Озеровых и выехал из Берлина за полночь. Заезжал к Гумбольдту, но не застал.


5 мая

Перейти на страницу:

Все книги серии Биографии и мемуары

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное