Записные книжки

Вообразите себе, что подымаетесь верхом на Ивановскую колокольню огромного размера, на несколько сотен Ивановских колоколен, взгромоздившихся одна на другую, и подымаетесь по ступеням, оборвавшимся и катящимся под ногами лошади; но арабская лошадь идет себе по этой фантастической дороге как по битой и ровной. Море всегда в виду. Я принимал сначала селения, лежащие в ущельях, за кладбища: с высоты дома казались мне надгробными каменьями.

На один час останавливались для отдыха в маронит-ском селении. Оттуда дорога получше, и природа живее и зеленее. Шелковичные рассадники по ступеням горы, снесены камни, и образуются гряды. Здесь обработка земли, или лучше сказать, камня, – исполинская работа. Наши европейские поселяне не управились бы с нею.

За четверть часа до Бекфея монастырь; пред ним огромные камни и большое тенистое дерево. Оттуда виден Бейрут, словно сложенные камни, и бейрутский рейд с кораблями, которые как мухи чернеют на воде. Пред глазами дом эмира Гайдара, который европейской своей наружностью и зелеными ставнями приветливо улыбается усталому путнику.

В четвертом часу я подъехал к дому и заранее отправил к князю переводчика своего с письмом Базили. Вышли ко мне навстречу все домашние, дети, внуки князя и вся дворня. Князь ввел меня в приемную комнату; после первых приветствий поднесли мне рукомойник со свежей водой, потом покрыли меня золотом вышитым платком и поднесли курильницу, окурили меня, или, пожалуй, окадили, после вспрыснули благовонною влагою; тут шербет, кофе, трубка. Внуки князя, дети единственной дочери его (замужем за его племянником), очень красивы, лица выразительные. Одеты в синие плащи, с воротниками, шитыми золотом. Комната очень чистая, белая штукатурка порядочно расписана цветами. Дом еще не совсем отстроен.

В селении Брейз принимали меня за доктора, подводили больных детей, водили к постели одного больного, движениями давали мне знать, чтобы я пощупал у него пульс. На Востоке старые сказки путешественников и поныне всё еще быль. Чтобы отделаться от своих пациентов и не дать им думать, что я равнодушный и безсострадательный врач, я велел им сказать чрез переводчика, что я не лекарь, а московский эмир, который едет в гости к их эмиру. Тут оставили они меня в покое.

Наверху дома эмира терраса с фонтанами. Вид прекрасный. Подалее нагие горы здесь одеты роскошною и свежею зеленью. Море разливается у подошвы их.

Народонаселение очень любит эмира. Он человек набожный, справедливый и добрый. Несмотря на доброту его, на другой день при рассвете под окнами его раздавались крики несчастных, которых били палками по пяткам. Я в то время собирался ехать и пил чай. Мне хотелось послать к эмиру и просить его помиловать несчастных; но мне сказали, что эти люди по приговору судей и депутатов наказываются за совершенные ими преступления.

Вечером обедали мы, или ужинали, сидя на полу. На подносе было около двадцати блюд разной дряни. Имелись вилки и ножи, но более для вида. К тому же, сидя поджавши ноги, неловко резать и покойнее и ловчее есть по-восточному.

Ничего нет скучнее разговоров через переводчика. Переводчики обыкновенно люди глупые и худо знают один из языков, с которого или на который переводят. Всё вертится на тонкостях. Скажешь пошлость и слушаешь, как переводчик переносит ее на другой язык. Собеседник отвечает также пошлостью; ждешь, пока положит он ее в рот переводчику, который пережует ее и потом уже передаст тебе. Здесь же, на Востоке, каждое слово обшивается комплиментами. Я не понимаю, как европейские путешественники и книжники имели дар заводить любопытные разговоры со здешними жителями, не зная ни одного из восточных языков. Я думаю, что многие из этих разговоров выдуманы на досуге, чтобы бросить на книгу местную краску. Меня тошнит от всякого шарлатанства – после двух-трех фраз мне всегда хочется сказать через переводчика собеседнику: «Убирайся, пожалуйста, к черту и оставь меня в покое, как и я оставлю тебя».

Вторник, 6 июня

Отправился я из Бекфея в шестом часу утра. Ночевать должен я был в Захле, часов за 7 или 8 – заезжал в иезуитский монастырь возле дома эмира. Два иезуита, церковь и школа. В горах есть и другие иезуитские заведения.

Нельзя не отдать справедливости иезуитской и вообще римской церковной деятельности. Зовите ее властолюбием, но она приносит полезные плоды, а лица, которые действуют именем церкви, достойны всякого уважения и не заслуживают никакого нарекания. Они учат тому, во что сами верят и чем проникнуты с детства. Церковь их, может быть, ошибается, но они добросовестные, ревностные исполнители ее воли и учения. Самоотвержение их поразительно. Духовные лица эти вообще люди образованные и вынуждены жить посреди невежества и лишений всякого рода. Чем же им заниматься, кроме пропаганды? На то они и посланы – духовные воины, разосланные по всем концам мира, чтобы завоевать страны оружием слова. Они бодрствуют на страже и не упускают ни одного случая умножить победы свои. Да, это жизнь апостольская.