Записные книжки

Дело в том, что со времени учреждения турецких карантинов о чуме в Турции не слыхать. Это лучшее свидетельство в пользу карантинной системы – разумеется, благоразумной и умеренной, а не произвольной и излишне притеснительной. Смирнский карантин очень порядочен – на берегу моря, свежий ветер от него утоляет жар, и шум разбивающихся волн сладостно пробуждает внимание. Комнаты просторны и чисты, вероятно, потому, что султан на днях проехал через Смирну и на всякий случай всё в ней освежили и побелили.

Точно то же делается и на Руси. Карантинная стража не пугает, как в Одессе, своими смертоносными мундирами, забралами и проч. У нас всё пересолят.

Между тем наблюдательность здешней стражи очень бдительна и вовсе не докучлива. Я бросил бумажку из окна, и через несколько времени пришел ко мне один из надзирателей и спросил меня, я ли бросил. На ответ мой, что я, просил меня вперед не делать. Сошел в сад, подобрал все лоскутки бумаги, апельсинные корки и бросил их в море.

Обедаем мы с августейшего стола, то есть обед наш готовится поваром из Смирнской гостиницы «Два брата Августа». В карантине с нами англичанин Робертсон, сын датского консула в Смирне, с женою, ребенком и братом, барон Шварц, баварец, наш иерусалимский спутник, два немецких живописца и около ста человек разного сброда. Вечером турки поют, играют в жгуты на дворе. Много в них живости и веселости. В то же время другие турки обращаются к востоку и, не смущаемые ни присутствием нашим, ни играми своих братьев, с благоговением совершают под открытым небом свою вечернюю молитву. В числе стражи есть турецкий офицер, балагур и шутник; около него собирается кружок и потешается над его рассказами и разными выходками.

Вообще в Турции заметно равенство между различными состояниями. Дух братства, вероятно, происходит от того, что степень образованности, то есть необразованности, почти общая. Вместе с тем много у них челядинства, и хоть немного зажиточный турок ничего сам не делает и окружен большей или меньшей прислугой.

В среду (я сбился числами), при восхождении солнца, отворили нам ворота нашей карантинной темницы. Множество барок было уже у берега. Все бросились нагружать на них свою кладь, и через час никого уже не было в карантине. Дул довольно сильный ветер, и море барашилосъ. Жене не хотелось пасти это волнующееся стадо, и мы послали в город за носилками и лошадью, чтобы ехать берегом. Между тем море стихло, и мы спокойно отправились в лодке, под охранением русского матроса, поселившегося в Смирне. Остановились мы по-прежнему в «Августейшей» гостинице.

Был я у паши, московского знакомца. Он немного говорит по-французски, помнит Петербург и многие лица, которых он там знал, и расспрашивал меня о них. Его почитают приверженцем русской системы и потому удаляют его от султана.

Султан заехал в Смирну вопреки маршрута, начертанного ему министерством. Уверяют, что сераскир, другой его зять, умолял его на коленях не заезжать в Смирну, пугая болезнями, землетрясениями, etc. Но, если не удалось им помешать султану приехать в Смирне, то успели они ограничить пребывание его в ней несколькими часами, тогда как приготовления и праздники устроены были на несколько дней.

Говоря о Ламартине, недавно проехавшем через Смирну, припоминал он слова его в палате депутатов о том, что Турция – это труп; и я сказал, что тогда Ламартин – червь, который питается этим трупом, что очень рассмешило пашу.

Вместо пятницы пароход отправился в четверг. К четырем часам переехали мы на него в лодке, которую порядочно качал противный ветер, но русский матрос перевез нас благополучно. На пароходе нашли мы знакомое семейство муллы, бывшего в Иерусалиме, и очень дружно жили на пароходе с гаремом его, очень обходительным и даже не закутывающим лиц своих. Ветер был сильный и совершенно противный. Мы шли медленно, пароход скрипел во всю мочь, но качка была сносная. Нервы мои сначала несколько взбудоражились, но вскоре угомонились, и всё обошлось благополучно.

Ночью остановились мы у острова Митилена и нагрузили на наш пароход около ста сорока негров и негритянок, более последних, которых везли на продажу в Константинополь. Вот тебе и работорговля, против которой так либерально толкуют и так либерально крейсируют на далеких морях и которая здесь открыто производится под австрийским флагом. Впрочем, негры эти казались очень покойны и даже веселы, лежа на палубе, как скотина. Их ощупывали и осматривали, чтобы видеть, нет ли каких телесных пороков. Охотники и знатоки определяли, каждому и каждой, чего тот или другая стоит. Кажется, средняя цена от 1500 пиастров до 2000 и 2500. Но капитан парохода говорил, что совершить покупку на пароходе он не дозволит. Нас пугали усиления качки в Мраморном море, но ветер к вечеру утих, и мы спокойно проспали последнюю ночь нашего плавания.

Суббота, 24 июня

К десяти часам утра, бросили мы якорь в красивом Константинопольском рейде.