Записные книжки

Французы и англичане беспрестанно сваливают на нашего царя ответственность за европейскую войну и все гибельные для общественного порядка последствия, которые влечет за собой возбуждение восточного вопроса. Но кто, если не они, обратил в общеевропейский вопрос вопрос исключительно частный, кто дает поединку между двумя спорными противниками обширные размеры всенародной, всеевропейской битвы? Они подняли гвалт, да они же теперь говорят, что мы зачинщики. О лондонских и парижских ротозеях речи нет, но правительства очень хорошо знают, что Россия не хочет завладеть Царьградом, по крайней мере в настоящее время. Россия не хочет покорить Турции, но не хочет и того, чтобы нравственно Франция и Англия владели ею.

О независимости, о самостоятельности Турции толкуют одни дураки или недобросовестные публицисты. Турция стоять сама собою не может; она может только падать. В ней одна сила тяготения. И видимое назначение Провидения – когда пробьет ее роковой час, привести ее в объятия России. А до того времени лучший ее союзник, вернейший страж ее – Россия. Но для этого нужно, чтобы другие не мешались в эти сношения. Вмешательством своим они только раздражают Россию и ускоряют день падения Турции, собирая на ее голову горячие уголья.

Свидетели спора, возникшего между двумя противниками, западные державы, Франция и Англия, могли сказать под рукой России: «Кончайте спор свой как хотите, но знайте, что мы добровольно не согласимся на новые завоевания и Царьграда без боя вам не отдадим, если сами турки не будут уметь отстоять себя».

Да и чего бояться нам, если дело на то пойдет, передряги, которую могут поднять недовольные при разгаре общеевропейской войны? Французам она опаснее, нежели нам. Могут вспыхнуть частные беспорядки в Польше, но Польша теперь не восстанет, как в 1830 году. Мятеж в Россию не проникнет. Революционные начала могут возмутить существующий порядок, но установить враждебного порядка не могут. Мы видели на опыте в 1848 году, какова зиждительная сила революции. О гибельных последствиях войны думать не нам, а им, и в особенности французам. Красные страшны более им, а не нам, и если из глупого самолюбия и из зависти к нам они вооружатся за турок и, ослабив внутреннюю вооруженную силу, очистят место для Ледрю-Роллена[84], то можно будет сказать Наполеончику: «Tu l’as voulu, George Dandin (ты сам этого хотел, Жорж Данден)».

Для России, впрочем, не знаю, что лучше: торжество революции в лице Наполеона или в лице какого-нибудь Ледрю-Роллена. Нельзя же назвать порядком то, что теперь господствует во Франции: примером своим этот беззаконный порядок гораздо опаснее судорожного беспорядка торжествующей черни. Чернь опасна дома, а если захочет она разлиться за границы, то благоустроенное, твердое правительство всегда совладает с нею. Пока Франция не возвратится к прежнему дореволюционному порядку, она всегда будет враждебной всем другим законным правительствам. Пускай же ее бесится и сама поглощает силы и достоинства свои. Нельзя же не убедиться, что нравственно она упала. Народы, или по крайней мере здравомыслящие в народах, согласны в этом мнении. Одни кабинеты из страха всё еще обходятся с ней почтительно. Еще две-три революции, которые неминуемо ожидают ее впереди, и она вся расслабнет и обвалится.

27 октября

Вчера были со Скьявони: много хорошего, много подлинников, но много и посредственного и поддельного. Портрет кипрской королевы Корнаро Тициана, картины Джорджоне, картина Рембрандта, произведения которого редко встречаются в Венеции. Скьявони говорит, что знает одни те картины, которые ему особенно нравятся, другие же известны ему только мимоходом, и с самого детства он был исключителен в выборе своих сочувствий.

Наш двор был бессовестно обманут и ограблен в покупке галереи palazzo Barbarigo della terrazza. Картины, не стоящие и золотого наполеона, были куплены по 100 наполеонов. Во всем собрании только несколько хороших подлинников. В подобных заочных покупках как не обратиться правительству к лучшим художникам и не составить из них подобия присяжного суда? Но Бруни был прислан в Венецию для укладки картин, когда покупка была уже совершена[85].

Картины в галерее Mantrini так дурно развешены, залы такие темные, что большей части картин разглядеть невозможно. После были мы в Академии и наскоро обежали некоторые залы. Скьявони отправил великому князю Михаилу Павловичу в подарок портрет великой княгини и никогда не имел известия о получении портрета, хотя другая картина, вместе с портретом отправленная, кажется, к графу Толстому, – дошла до своего назначения. Об отправлении портрета известно адъютанту великого князя, бывшему в Венеции. Не Путята ли? Справиться в Петербурге.

28 октября