Записные книжки

Меншиков подлинно на первую аудиенцию великого визиря в Порте ездил в пальто. Но более всего раздражило визиря и министров, что в назначенный для переговоров день, когда все высшие лица ожидали Меншикова, он мимо них на пароходе своем пронесся и неожиданно отправился к султану. Всё это хорошо, когда имеешь за собой армию и флот, которые при первом несогласии готовы заступить место несостоявшихся негоциаций. Но пристать с пистолетом к горлу, требуя кошелька или жизни, и говорить при этом: «Впрочем, делайте, как хотите, призовите на помощь своих друзей, а мы готовы обождать и дать вам время справиться с силами», – это уже чересчур по-рыцарски и простодушно. С самого начала этой проделки я говорил и писал, что если мы надеемся на успех своих негоциаций, то останемся в дураках. Наши негоциации с турками – после первого слова, не получившего удовлетворительного ответа, – хвать в рожу и за бороду. Вот наша дипломатика. А не то сиди смирно и выжидай верного случая. С турками и Европой у нас один общий язык: штыки. На этом языке еще неизвестно, чья речь будет впереди. А на всяком другом нас переговорят, заговорят, оговорят и, по несчастью, уговорят.

29 октября

Вчера был в мастерских ваятелей Дзандоменеги, у сына умершего скульптора. Известнейшие произведения сына: надгробный памятник доктору Аглиетти – группа Лаокоона, – еще недоконченный, не копия с древнего, а собственное изобретение; «Меланхолия» – памятник отцу семейства (две дочери оплакивают его, в одежде нынешнего покроя). У Дзандоменеги колоссальные статуи для какой-то церкви, изображающие разные христианские добродетели.

Вообще, не люблю аллегорических изображений: гений поэзии, ваяния, живописи… Почему живописи? Потому что держит в руках альбом. Почему та же фигура не будет изображением музыки, математики и проч.?

Вечером был у Стюрмера. Нашел у них венецианца кавалера Scarella (кажется, так); много рассказывал о нашем министре Мочениго, не здешней знаменитой фамилии Mocenigo, а грек, кажется, Ионических островов. Имел какую-то неприятную историю в Неаполе, вышел в отставку и поселился в Венеции. Нажил большое богатство. После смерти его и жены, бывшей красавицы, вся фортуна, по назначению его, перешла в собственность воспитательным заведениям, кажется, на Корфу. Всегда повязан был огромным галстуком. Многие полагали, что этим он скрывает какой-нибудь недостаток: нарост на шее или тому подобное, но дело в том, что изъяна не было, а кутался он просто из удовольствия. Вообще, был очень странен и смешон. Прозвали его Monsieur Nigaud (Mocenigo)[86].

Помнится, по поводу его какой-то англичанин спрашивал Александра Булгакова, есть ли у нас дураки в России. И на ответ его, что, как везде, и у нас, вероятно, сыщутся дураки, заметил: «А зачем тогда ваш император прибегает к услугам иностранных?» Этот Scarella, кажется, хороший знаток в искусствах, и он подтвердил мне, что продажа русскому правительству галереи Barberigo – неслыханное воровство.

Любопытно быть на Piazzetta, когда разыгрывается лотерея. Народ всех званий и всех возрастов толпится, лица озабоченные, ожидание, надежда выигрыша, страх проиграть; на других лицах, у зрителей, не участвующих в лотерее, одно любопытство; все с бумажкой в руке для записывания провозглашаемых номеров, друг друга ссужают карандашом, а за неумением грамоты иной просит записать на его клочке счастливый номер, потому что после по улицам разносят эти клочки и собирают деньги за сообщение прохожим вышедших номеров. На час или на два площадь оживает, как в блаженные времена.

Ни Вимпфен, ни Горшковский не отплатили мне карточками за мои визиты. Не в силу ли осадного положения? Или просто от сродной им невежливости? Эту отметку хоть бы Вигелю вписать в свой дневник. Сегодня были в palazzo графини Вимпфен. Много богатства и вкуса. Она в нем почти никогда не живет. Вечером был у графини Воронцовой.

31 октября

Сегодня в десятом часу утра отправился на остров Торчелло. Утро свежее, но прекрасное и светозарное, вода блестит, а вдали, в тумане, Тирольские горы под снежными шапками напомнили мне горы Ливанские со своими снежными нахлобучками; или правильнее – здесь нахлобучки, а там венцы. Собор, или Dome, начатый при епископе Орсеоло, в 1008 году, – удивительное богатство мраморов, мозаик, лучше сохранившихся, нежели в S. Marco, остаток идолопоклонства – мраморная эстрада со ступенями и посреди епископальным седалищем, в окнах мраморные ставни. Рядом церковь S. Fosca, составленная из развалин и обломков римских зданий. Сансовино и Скарпаньино любовались этим храмом и, по мнению графа Чиконьяры, частью подражали ему. На площадке пред церквами стоят кресла каменные – это, по народному преданию, престол Атиллы, который был в Торчелло. В городе было, сказывают, до 80 тысяч жителей. Теперь нет и ста. Трава растет по площадям и улицам. Жители – рыболовы и охотники-егеря.