Записные книжки

Принцесса Клари белоплечная с успехом поддерживает плечистую славу бабушки своей Элизы Хитровой. Красива и мила.

На днях была у нас графиня Пизани с мужем. Красавица черноглазая и белозубая. Много живости, веселости и простодушия. Она говорил мне, что отец ее, когда она нездорова, никакого лекарства ей не прописывает.

– Да вы лечите же других, – замечает она.

– Других поневоле, – отвечает он, – потому что я доктор, но дочь свою обманывать не хочу.

Французы допускают возможность, что флот их будет в Одесской гавани, а мы всё еще великодушничаем и любезничаем с Францией. Никогда дипломатия не доходила до такого евангельского смирения. Генералу Гуону Наполеон приказывает отказаться от приглашения в Варшаву, а наш Киселев отправляется охотиться в Фонтенбло. Вот охота! На месте Киселева я ни за что не поехал бы. Хоть в отставку, а не поехал бы.

Киселев – умный малый и русский чувством, не сомневаюсь, но, по несчастью, он прежде и выше всего парижанин. Для него вне Парижа нет спасения. В обстоятельствах, подобных нынешним, представители России перед Европой должны бы быть другого роста и другого покроя.

Грустно встречать в военных бюллетенях название Туртукай. Поневоле вспомнишь Суворова. Но Горчаков не поэт и не дождешься от него стихов «Слава Богу! Слава Вам!»[89]. Видно, что у нас все надеются на голод Франции, на соперничество, враждолюбие англичан и французов. Всё это может быть, но вражда против России сильнее всего, по крайней мере на настоящий час. Когда пришлось бы делиться барышами, то старый антагонизм явится налицо. Но теперь идет дело об обессилении общего врага, и братья-разбойники действуют заодно. Голод тоже не помеха. Напротив: войска пойдут есть чужой хлеб.

Дорогой часто приходило мне желание расспросить Фока о том, что он обо мне знает. Он, верно, знает многое, чего я сам о себе не знаю. Он четыре года был при Бенкендорфе и именно, кажется, во время Турецкой кампании, когда сделан был донос на меня и князь Дмитрий Голицын так честно и благородно отстаивал меня, а добрый Жуковский шел за меня на приступ в Зимнем дворце.

Дрезден также – мирный город и спокойная опочивальня, но там засыпаешь несколько тяжелым, пивным сном; здесь в Венеции у тебя сон или сновидение, которым очарованы были боги Олимпа после нектарной попойки.

На днях был я на вечере у доктора Намиаса. Венецианская стихотворница Вордони читала два стихотворения. Сдается мне, что наша Бунина должна походить на нее. Всё, что другим могло бы казаться преувеличенным, театральным, итальянцам сходит с рук. Вордони, читая стихи свои на диване пред пятью или шестью слушателями, вопила, трепетала, как Пифия на треножнике, и заметно было, что слушатели находили это совершено приличным.

15 ноября

Забавно читать в газетах, что есть надежда, что зимой, когда невольно последует перемирие между двумя враждебными армиями, дипломатия опять примется за переговоры для удовлетворительного разрешения восточного вопроса. Это напоминает квартет Крылова: «Пересядем теперь так, возьмемся с этого конца…» Несколько месяцев дипломатия путала и запутывала и ни до какого конца дойти не умела. Кажется, можно было бы образумиться. Нет, хотят приняться за то же пустословие и бестолковщину.

16 ноября

По несчастью, победы иначе не покупаются, как ценою людей. Цель наша не в том, чтобы препятствовать туркам занять такое-то или другое положение, а в том, чтобы разбить турок сокрушительным ударом и на спине их за один раз поколотить друзей их, англичан и французов.

Мы растратили много времени в пустых негоциациях, теперь тратим его в слабых военных действиях. Сказывают, что Кутузов, отправляясь в армию, говорил государю о Наполеоне: «Побьет-то, может, и побьет, но обмануть не обманет». Того и смотри, что теперь мы будем и побиты, и обмануты.

Если Венеция – лысая красавица, то зато венецианки заросли тучными и дремучими волосами. Глаза и волосы – отличительное их украшение. А старухи со своими седыми и взъерошенными волосами – настоящие макбетовские ведьмы. Вообще встречаешь здесь более красивых мужчин, нежели женщин.

Фок рассказывал мне, что встретился за границей со стариком Хрептовичем, который разъезжал без камердинера, но с картиной Корреджио и виолончелью.

Он же. «Солдат загляделся на улице на попугая, который сидел на балконе. Попугай закричал: “Дурак!” Солдат торопливо снял фуражку, вытянулся и сказал: “Извините, ваше благородие, я думал, что вы птица”».

Нынешний египетский паша – большой проказник и тысячеодноночник в своих забавах. Большую беломраморную залу дворца своего освещает он вечером множеством огней, впускает в нее стаю голубей с бриллиантовыми ожерельями на шее и тешится светозарным их полетом.

17 ноября

На днях был у меня Залеман. Ничего особенно нового о цареградских делах и миссии Меншикова не сказал, но подтвердил и частью объяснил уже известные подробности.