Записные книжки

Я с Радецким, который на 85-м году кажется так изумительно бодр, свеж и жив. Он принял меня очень радушно и, кажется, от чистой души желает нам успехов в нашем новом 1812 годе.

Здесь надеялся найти письмо от тебя, но надежда не сбылась. Боюсь, не затерялось ли оно где-нибудь, бегая за мной по разным царствам и мытарствам.

О здешнем житье-бытье еще ничего сказать не могу: не успел оглядеться. Да мне же нужно немного прирасти к месту, чтобы полюбить его. Конечно, после Венеции Карлсруэ – несколько сухая материя. Но зато есть семейная жизнь: детки Павла очень милы, и мне нужны дети, чтобы раскрасить и оживить грунт житейской картины. Впрочем, город мне нравится, хотя и смотрит опахалом. Улицы широкие и все ведут к городским воротам, во все направления и к загородным прогулкам, а мне, отчаянному пешеходцу, то и любо и надобно.

Больших развлечений нет, но с меня довольно. Я представлялся герцогской фамилии. Они все очень приветливы и простого обхождения. Регент, кажется, умен и деятельно занимается управлением своей вотчины. По мнению некоторых, даже слишком деятельно, мало времени оставляя себе для отдыха и развлечений, нужных в его молодые лета.

Его мать, герцогиня София, очень мила. В кабинете ее портреты Александра и Елизаветы. Она указала мне на одну даму, которая была при императрице еще до ее императорства и потому – живой архив воспоминаний. Хочу ее поэксплуатировать.

Зима начинает сходить, и снежные валы, которые баррикадами возвышались вдоль улиц, мало-помалу тают. Воздух имеет в себе что-то весеннее, наше, апрельское. Но, впрочем, уверяют, что мы с зимой еще не окончательно разделались.

Русских здесь, кроме нас, Озерова и словаря-Рейфа, нет. Кстати о нем. Он сказывал мне, что из Турции требуют от него много русских словарей и грамматик[91]. Турки, вероятно, надеются, что с тобой, земляком своим, будут говорить по-русски, когда овладеют Москвой. Хорошо, что старик Кутайсов умер, а то пришлось бы Закревскому выслать его из Москвы, как Растопчин выслал Кузнецкий Мост[92].

А вот и 54-й год стучит в двери. Милости просим! Только принеси нам победоносный ответ на дерзкий циркуляр мсье Друэна де Люиса. А пока желаю тебе и всем твоим доброго здравия и Божией благодати.

* * *

П.С.НАХИМОВУ[93]

Карлсруэ, 31 декабря 1853

Позвольте незнакомому Вам лицу, но русскому и, следовательно, благодарною душой Вам и славе Вашей сочувствующему, принести Вашему превосходительству дань слабую и подвига Вашего недостойную, но по крайней мере искренно выражающую, как сумел ось выразить, чувства, коими порадовали и ободрили Вы меня на чужой стороне.

Покорнейше прошу Ваше превосходительство принять уверение в моем глубочайшем почтении и в душевной и неизменной преданности.

Князь Петр Вяземский.

* * *

19 января

Каждый раз, что мы прибегаем к дипломатической уловке, есть в поступке нашем что-то ребяческое и неловкое. Наш вопрос, в ответ на появление союзных флотов в Черном море с целью, объявленной и циркуляром французского министерства, и посланниками в Царьград, и адмиралами, командующими этими флотами, совершенно неуместен и находится в противоположности с характером государя, который любит и привык делать дела на чистоту. Нам дали пощечину на Черном море, с угрозой, что если не уймемся, то будут нас бить, а мы после того спрашиваем Англию и Францию, каков характер и размах обоих правительств. Разумеется, все журналы подняли на смех этот простодушный вопрос. Да к чему же у нас Брунновы и Киселевы, если они не только не объясняют меры, принимаемые правительствами, но данными объяснениями не предваряют наше правительство о значении и силе, которые чуждые правительства придают этим мерам! Одно средство выйти из этой путаницы есть – вызвать наших посланников из Лондона и Парижа и прекратить все дипломатические сношения. Тогда дела заговорят: а теперь слова действуют и все и всех сбивают с толку.

* * *

За неимением в Карлсруэ материалов для продолжения своего дневника, вношу в него некоторые из моих писем, особенно те, которые касаются восточного вопроса. Мне здесь не скучно, но пусто. Жизнь здесь, как и почва, – ровная, плоская. В прогулках за городом ни на что не набредешь. В салонах ни на какую оригинальность или возвышенность не наткнешься. Люди, кажется, добрые, но бесцветные.

Ближе всех сошелся я с госпожой Шонау. Разговорчивая, веселая и милая женщина. К тому же глаза прелестные…

В Петербурге в течение нескольких лет не облачался я в мундир и не воздевал ленты так часто, как здесь в течение месяца, на балах придворных и частных, даваемых для двора. Принцесса Мария очень мила. Дрезден – новый Вавилон, Содом и Гомор в сравнении с Карлсруэ.

* * *