Записные книжки

Говорили, что император Николай сжег подлинные и полные записки императрицы Елисаветы Алексеевны, которые по кончине ее были представлены ему камер-фрейлиной Валуевой. По другим рассказам, список с этих мемуаров остался в руках графини Фредро, дочери графини Головиной. Карамзин читал эти записки – не знаю, вполне ли, – сообщенные ему самой императрицей, и по кончине ее уведомил государя о существовании этих мемуаров.

* * *

Всемилостивейший государь!

В жизни народов бывают торжественные и священные минуты, в которые великая скорбь сливается с великим упованием. Подобное явление совершается при перемене царствований в державе, твердо основанной на благих началах государственного порядка и на чувстве народной преданности к царской власти.

Рыдающая и столь неожиданно и столь глубоко в любви своей пораженная Россия ныне возрождается той же любовью: и от гроба в Бозе почившего Родителя Вашего она возводит умиленные и полные доверенности очи к Престолу, на коем воцарился его возлюбленный Сын.

Великая душа оплакиваемого нами государя отдыхает ныне от славных и многотрудных подвигов своего земного и царственного поприща. Но, отлетая от мира, завещала она Вам, Всемилостивейший государь, благоденствие, величие, силу, независимость и честь России, которую она пламенно любила, над которой неусыпно бодрствовала и за которую до конца мужественно и свято пострадала.

В благодарной памяти народа к высоким и доблестным деяниям, к великим событиям и великодушным пожертвованиям, ознаменовавшим жизнь и царствование незабвенного Венценосца, хранится вернейший и лучший залог любви и преданности нашей к Венценосному Преемнику, который дан Провидением России как утешитель в великой скорби и заступник в великой утрате.

Позвольте повергнуть к священным стопам Вашего императорского величества мою верноподданническую присягу и душевный обет посвятить служению Вашему мои посильные способности, мое перо, всю жизнь мою. С глубочайшим благоговением,

Всемилостивейший государь,

Вашего императорского величества

верноподданный князь Петр Вяземский.

Веве, 26 февраля (10 марта) 1855 года.

* * *

При чтении записки Каподистрии (на имя Николая I из Женевы 24 декабря 1826 года) нельзя не подивиться странной участи императора Александра, который в две эпохи царствования своего имел при себе и при делах приближенными две резко выдающиеся национальные личности: Чарторижского и Каподистрию. Измены России не было ни в том, ни в другом, но у обоих в службе России был умысел другой.

В переписке Чарторижского с императором, недавно изданной, видно, что он перед ним не лукавил. Везде говорит он, что всегда имеет в виду Польшу.

Можно бы причислить к этим двум и третью личность не национальную, а либеральную, Сперанского. И он при государе был вывеска, знамя; и всех трех удалил Александр от себя на полдороге. Впрочем, Сперанский был в самом деле только вывеска, и вывеска, писанная на французском языке, как многие наши городские вывески. В Сперанском не было глубоких убеждений. Он был чиновник огромного размера по редакционной части правительственных реформ, но, разумеется, с примесью плебейской закваски и недоброжелательства к дворянству. Эта закваска, эти бюрократические Геркулесовские подвиги пережили его и воплотились в некоторых новейших государственных деятелях. Ломку здания можно приводить в действие и не будучи архитектором.

Из трех поименованных личностей Каподистрия, без сомнения, есть самая чистая и симпатичная. Он за дело любимое положил жизнь свою. Был ли он глубокий и великий государственный человек, это другой вопрос.

Книжка 21 (1854—1856)

Швейцария, Веве, 16 октября 1854

Ходил в Кларан искать Le Bosquet de Julie. Тамошний житель повел меня на кладбище, уверяя, что, по преданиям, на этом самом месте происходила сцена, описанная в «Новой Элоизе», и позднее срубили росшие там деревья, чтобы очистить простор могилам. По другим указаниям, должно искать боскет, избранный Жан-Жаком, выше, на месте, которое ныне называется les Cretes.

Довольно забавно делать исторические и топографические изыскания для определения достоверности романического и вымышленного предания. Но такова сила, таков авторитет великого писателя. Веришь басни его и сочувствуешь ей как были. Какой-то турист-англичанин требовал, чтобы указали ему на могилу Юлии, и разругал провожатого, который не мог удовлетворить его требованию.

На возвратном пути зашел я в Верне искать дом, в котором Жуковский провел одну зиму. И эта попытка была удачнее. Он жил в доме m-r Pilver, который теперь хозяин того же дома. Первый дом на левой руке, когда идешь из Веве. Жуковский тут с семейством Рейтерна провел зиму с 1831 на 1832 год. Тут делали ему операцию (кажется, лозанский лекарь), чтобы остановить геморроидальное кровотечение, угрожавшее водяной болезнью. Помню, как выехал он больной из Петербурга. Опухший, лицо как налитое, желто-воскового цвета.