Записные книжки

Хозяин сказал мне, что у него долго хранилась в шкафу доска, на которой было написано что-то по-русски рукой Жуковского; выпросила себе эту доску великая княгиня

Анна Федоровна. Полно, она ли? Не Елена Павловна ли, или Мария Николаевна? В Женеве разыщу.

В этом доме Жуковский, вероятно, часто держал на коленях своих маленькую девочку, которая тогда неведомо была его суженой и позднее светлым и теплым сиянием озарила последние годы его вечеревшей жизни. Этот романтический эпизод хорошо вклеивается в местность, сохранившую живую память Руссо. Жуковский был очищенный Руссо. Как Руссо, и он на шестом десятилетии жизни испытал всю силу романтической страсти; но, впрочем, это была не страсть и особенно же не романтическая, а такое светлое сочувствие, которое осветилось таинством брака.

Я был в Верне 10 октября 1854 года, но не видал комнаты, в которой жил Жуковский: жильца англичанина не было дома, комната была заперта ключом. Pilivet рассказал мне, что несколько лет тому назад, ночью, приехал англичанин и остановился перед домом, в котором, неизвестно по каким соображениям его, якобы ночевал Руссо или Сен-Прё, – потому что тут действительность сливается с басней и отделить одну от другой невозможно. Начал он стучать в дверь с улицы. На стук вышла старая девица, единственная жилица этого дома, и спросила его с удивлением, что ему угодно. «Провести ночь в этом доме». Здесь не гостиница, отвечает она, и к тому же во всем доме одна кровать, которую она сама занимает. «Дела нет, – говорит англичанин, – я хочу здесь ночевать».

Пошли переговоры. Наконец, за определенную плату, хозяйка уступила свою кровать. Англичанин провел в ней ночь и на другой день рано утром выехал с убеждением, что провел ночь на том самом месте, где почти за сто лет тому назад ночевал Руссо (или все-таки Сен-Прё).

Сегодня, 16 октября, писал я Лизе Валуевой: «Думаешь пробыть здесь еще недели две. А там? А там? Но как знать, что и где будет там? Человек знает одно здесь, и то знает плохо и не верно. Там — слово не человеческое, а Божие».

* * *

Граф Северный, граф дю Нор, то есть будущий император Павел I, проезжая через Женеву, которая тогда была взволнована гражданскими междоусобицами, называл их des ип verre d’eau. Эти буры в стакане возобновились и ныне при новых выборах и падении Фази и партии его: побежденное меньшинство мстит большинству разбойничьими насилиями и оппозицией кулаков и палок. Только противников своих не топят в стакане, а кидают в Рону – как видно из последних газет.

* * *

11 ноября 1854

Писал варшавскому Нессельроде: «Я никогда не бывал в Швейцарии и никогда не читал «Новой Элоизы». Зато в первый день приезда моего в Веве бросился я на нее и обжирался ею и виноградом с жадностью, могу сказать – до конца без пресыщения, хотя и признаюсь, что в книге много есть натянутого и растянутого. Что же касается до безнравственности, которую ей приписывают, то обвинение, по мне, несправедливо. Романы, которые ныне пишутся и читаются дамами и даже барышнями, гораздо безнравственнее и соблазнительнее.

В книге Руссо супруга и мать строгим исполнением своих обязанностей выкупает шалости своей девичьей жизни. В новейших романах и в самом свете жены и матери вознаграждают себя шалостями за скуку и неволю своего девичьего целомудрия. Свет не прощает девушке, у которой есть любовник, а может быть и ребенок, и эта девушка – навсегда пропащая, но свет снисходителен к замужней женщине, у которой любовники не переводятся и которая ссужает мужа своего детьми, прижитыми от других. Тут, кажется, немудрено решить, кто из них двух виноватее. И кто безнравственнее: свет или Руссо?»

* * *

В.П.ТИТОВУ

1 сентября 1855

Давно тосковал я, любезнейший Владимир Павлович, по нашей прежней переписке, и благодарю вас, что вы тоску мою угадали и откликнулись ей письмом вашим от 19 августа. Вы меня поздравляете и воспеваете, а я только что не отпеваю себя. Новое назначение мое могло бы во всех отношениях удовлетворить моему самолюбию и даже затронуть мою душу. И назначение было самое милостивое, и представление – самое радушное, и вообще встречено оно было, можно сказать, единогласным сочувствием. Всё это очень хорошо и всё это ценю я с подобающей благодарностью ко всем и за всё. Но, признаюсь со всем тем, что преобладающее в этих впечатлениях чувство есть чувство уныния.

Вы меня знаете и меня поймете. Может быть, лет за двадцать тому открывающаяся мне деятельность и расшевелила бы меня и пустился бы я в нее с упованием. Теперь – что я? До 63 лет дожил нулем, который в счет не шел, странно мне сделаться цифрой, которая все-таки имеет некоторое значение и принимается в расчет другими при общем итоге требований и ожиданий. Тут я и не признаю своего цифирного достоинства и не надеюсь обогатить этого итога.