Записные книжки

Руссо не узнал бы своей спартанской Женевы. Новое правительство всё делает, чтобы обратить ее в безнравственные Афины. Театр (правда, плохой), игорный дом, кофейни и погреба, или просто кабаки – на каждом шагу. Стараются обезшеейцаритъ Женеву, поглотить ее народонаселение приливом иностранцев, разноплеменной сволочи, бродяг. Всё это с политической целью укрепить власть свою чуждыми стихиями и легче рыбу ловить в мутной воде. Как Париж, Женеву ломают из края в край и вновь отстраивают. Эта ломка привязывает рабочий класс к диктатуре государственного совета, сосредоточившегося в одной личности Фази.

Нельзя в Женеве не думать о Руссо. Карамзин посвятил ему несколько красноречивых страниц в своих письмах. Не сочувствуя многим политическим и религиозным мнениям Руссо, Карамзин любил его и много имел с ним общего. Гоголь также принадлежал семейству Руссо, с разницей, что он был христианин и усердный православный, а тот деист, тот был ум высшего разряда, а Гоголь – писатель с дарованием и только. Но в том и другом была болезненная организация – галлюцинации.

* * *

В Женеве видел я la maison de detention (дом для задержанных) и la maison penitentiaire (дом для наказанных). В первой содержатся арестованные, подверженные полной келейной системе днем и ночью. Работают в келье, обедают при безусловном молчании; не дозволяют им ни петь, ни свистать. Случаи помешательства редки. Recidives (рецидивисты), в последние годы всё те же лица, числом 5 или 6, возвращались на старое место. Большинство из них иногородние, пограничные французы и савойцы, католики – не потому, что католики более склонны к преступлениям – заключение, которое охотно сделают протестанты, – но потому, что масса контрабандистов-католиков в числах более, нежели протестантов.

По замечаниям директора, в годы, в которые жизненные потребности дешевле, преступлений меньше. Бедность не порок, как говорят, но, по несчастью, вводит в порок.

La maison penitentiaire содержит уже осужденных. Тут келейная система соблюдается только ночью, а днем работа общая по категориям в мастерских, но тоже при соблюдении нерушимого молчания, как в Лозанне. Родители имеют право с согласия городского начальства заключать тут детей своих, даже и малолетних, десяти-двенадцати лет.

Вообще воздух чист, всё опрятно, пища, кажется, достаточная. Два раза в неделю мясо. Движения мало – часа полтора прогулки во дворах. Работа не тяжелая – всё более мастерство. Жизнь сидячая, следовательно, и не нужно очень сытной пищи. Утром кофе с молоком. Здоровье вообще удовлетворительно; даже когда есть эпидемическая болезнь, в тюрьмы она не проникает.

* * *

Мне хотелось быть здесь на выборах, но сказали мне, что иностранцев в залу не допускают; к тому же красноречие может дойти до кулачной свалки. При этом случае вспомнил я свое посещение лекции Лерминье в Париже, когда мы оба с ним, один вслед другому, выскочили в окно, благодаря Бога, из нижнего этажа.

* * *

Русская стихия в Женеве – наша церковь и великая княгиня Анна Федоровна. В разговорах с ней невольно и мимоходом от настоящего перескакиваешь в царствование Екатерины II, которую она застала.

* * *

Швейцария мне не дается. Впрочем, и многое в жизни не дается, может быть, оттого, что я не умел браться. Вероятно, мы часто жалуемся на судьбу, не замечая, что во многом мы сами – своя судьба.

Как бы то ни было, я всегда приезжал в Швейцарию в позднюю пору года, так что не мог проникать во внутренности ее, а довольствоваться должен был опушками.

Не сходил в ледники, не всходил на горы. Всё это видел издали, то с парохода, то с железной дороги, то из мальпоста*.

* * *

Ничто так не служит вывеской ограниченного и пошлого ума, как невежливость, возрастающая в соразмерности возрастающих чинов. В этом высокомерии есть и большое унижение, сознание, что человек сам по себя считает себя ничтожным и придает вес себе только по благоприобретенным или часто злоприобретенным своим принадлежностям.

* * *

Наши писатели беспрестанно пишут о взятках. Но взятки – это один из симптомов общей болезни, и не России одной свойственной, а всем народам, – болезни любостяжания и сребролюбия. Но и эта болезнь не новая; еще Апостол сказал: «Корень бо всем злым сребролюбие есть».

* * *

Леди Вершойль говорила мне, что во время Крымской войны, пред отъездом посольства нашего из Лондона, жена Бруннова в прощальных визитах своих разливалась слезами и с горя Бог весть что за чепуху несла. Герцогиня Глочестер говорила, что сердиться на нее за вранье нельзя, потому что она, вероятно, с горя рехнулась. И вот лица, назначаемые правительством нашим для представления русского достоинства перед европейскими правительствами!