Записные книжки

Младые девы угощают,
Подносят вина чередой:
И Алиатико с Шампанским,
И пиво русское с Британским,
И Мозель с Зельцерской водой.

* * *

По возвращении наших войск из Парижа ходило в обществе много забавных анекдотов о неожиданных приключениях некоторых из наших офицеров, не знавших французского языка.

Например, входит офицер в ресторан и просит diner, по заученному им слову. Ему подают карту и карандаш. Он ничего разобрать не может и смело отхватывает карандашом первые четыре кушанья, означенные на карте. «Странный обед у этих французов, – говорил он после, – мне подали четыре тарелки разных супов». Дело в том, что, по незнанию французской грамоты, он размахнулся карандашом по графе potages.

Другой, немножко маракующий по-французски, но не вполне обладающий языком, говорил: «Какие шарлатаны и обманщики эти французы! Захожу я в ресторан, обедаю, гарсон предлагает мне, не хочу ли я свежие пети-пуа. Я думаю, почему не попробовать, что такие за пети-пуа, и велел подать. Что же вышло? Подали мне простой горошек (petit pois)».

Денис Давыдов вывез из похода много таких анекдотов и уморительно забавно рассказывал их.

* * *

В начале 1820-х годов московская молодежь была приглашена на бал к одному вице-адмиралу, состоявшему более по части пресной воды. За ужином подходит он к столу, который заняли молодые люди и спрашивает их:

– Не нужно ли вам чего?

– Очень нужно, – отвечают они, – пить нечего.

– Степашка! – кричит хозяин. – Подай сейчас этим господам несколько бутылок кислых щей.

Вот картина! Сначала общее остолбенение, а потом дружный хохот.

* * *

Была приятельская и помещичья попойка в деревне *** губернии. Во время пиршества дом загорелся. Кто мог, опрометью выбежал. Достопочтенный А. выбежать не мог: его вынесли и положили наземь на дворе. Послышались встревоженные крики: «Воды, воды!» Спросонья А. услышал их и несколько сиповатым голосом сказал: «Кому воды, а мне водки!»

(Рассказано свидетелем.)

* * *

Длинный, многословный рассказчик имел привычку поминутно вставлять в речь свою выражение короне сказать. «Да попробуй хоть раз сказать сказать длиннее, – прервал его NN, – авось будет короче».

* * *

Умному К. советовали жениться на умной и любезной девице Б. И она и он были рябые. «Что же, – отвечал он, – вы хотите, чтобы дети наши были вафли».

* * *

Говорили об интересном и несколько двусмысленном положении молодой ***. «А муж ее, – сказала одна из ее приятельниц, – так глуп, что даже не слыхал, что жена его беременна».

* * *

Некоторые драматические писатели – зачем называть их поименно? – отвергли три классических драматических единства: времени, места и содержания, или интереса. Они заменили их единым единством: скуки.

* * *

В походах своих на драматических французских классических писателей, А.М.Пушкин перевел между прочим и комедию Реньяра «Игрок», и, помнится, удачнее других попыток своих. Ее должны были разыгрывать любители в подмосковной Екатерины Владимировны Апраксиной. Сама хозяйка принимала в ней участие, равно как и переводчик, княгиня Вяземская, Василий Львович Пушкин и другие. Роль слуги передана была Б., видному мужчине, который держал себя особенно благоприлично. Пушкин находил, что он и в роли своей немного чопорен, и заметил ему это, как чадолюбивый родитель детища, которое должно явиться в свет, как режиссер домашнего спектакля и как отличный актер.

– А позвольте спросить, – возразил Б., – благородный спектакль у нас или нет?

– Разумеется, благородный.

– Так предоставьте же мне разыгрывать роль свою благородно, а не по-лакейски.

* * *

Совместником А.М.Пушкина по части драматических переводов был Дмитрий Евгеньевич Кашкин, брат известного и любимого в Москве бригадира, а потом сенатора Николая Евгеньевича. Но этот нападал более на новейших французских трагиков; классиков оставлял он в покое. Таким образом смастерил он с полдюжины трагедий.

Пушкин, встретясь с ним, спрашивает:

– Нет ли у вас новой трагедии?

– Нет, – отвечает он, – я трагедии оставил, мне показалось, что это не мой род. Я принялся за комедии.

* * *

В Константинополе спросил я одного известного греческого поэта, многие ли ныне занимаются поэзией в Греции. «Кому же теперь заниматься? – отвечал он. – Мы с братом захватили всю поэзию: я драматическую, а он лирическую. Другим тут места нет».

Вот семейный и братский миролюбивый раздел.

* * *

Дмитрий Гаврилович Бибиков, узнав о болезни одного из наших государственных людей, посетил его. Ему показалось, что больной очень задумчив и мрачен. Приписывая

это опасению за исход болезни, начал он утешать его, говоря, что он вовсе не так болен и скоро непременно оправится. «Вовсе не за себя беспокоюсь, – отвечал тот, – а мне жаль бедной России: что будет с нею, когда я умру».