Читаем Записные книжки. Воспоминания полностью

Записные книжки. Воспоминания

Шкловский приезжал в начале декабря. Я его не видела. Он все еще не ходит в «квартиру Гуковского», а я кончала роман, и у меня не хватило ни времени, ни энергии, ни добродушия его разыскивать. Он позвонил один только раз, поздно вечером, и говорил со мной необыкновенно охрипшим голосом. Сказал, что на завтра приглашен к Груздеву и Ольге Форш.

– Нельзя ли вас оттуда извлечь?

– Попробуйте сообщить туда, что вы умираете.

– Я позвоню и скажу, что я умираю и без вас не могу умереть спокойно.

На другой день я играла в покер и не позвонила.

Шкловский стал говорить Вете что-то такое про Тынянова. Вета прервала:

– Мне надоело, что вы предаете Юрия и всех… Вы обожаете неудачи ваших друзей…

– Разве? – Он задумался. – Действительно, Юрия предаю. Борю? – тоже предаю.

– Гинзбург предаете?

– Гинзбург, – он поморщился, – предаю немножко.

– Меня предаете, – сказала Вета, – я знаю, вы говорите всем: нехорошо живет Вета, скучно живет…

Прощаясь, он сказал ей:

– Передайте Люсе, что я ее очень люблю и предаю совсем немножко.

Житков сказал про Ильина: «Брат Маршака и сам в душе Маршак!»

Прочитала с большим опозданием «Восковую персону». У нашей критики – дикой, глупой, подхалимствующей и предающей – есть чутье на вещи с социальным значением. Социальное значение, даже неподходящее, ей импонирует. И эта глупая и бесчестная критика права, когда она говорит, что Тынянов написал «формалистическую» вещь. «Восковая персона» – словесное гурманство при отсутствии словесного чутья и пустая многозначительность. Социальной и исторической концепции нет.

У Мережковского была подлинная многозначительность. Он употреблял важные слова, восходившие не к осмыслению исторических фактов, но к той популярной мистике, которая имелась у Мережковского на все случаи.

Ахматова говорит, что Мережковский был бульварный писатель. В «Восковой персоне» слова уже решительно ни к чему не привешены. «И в портретную палату влетела та толстая птица со слепыми, с голубыми глазами (это Ягужинский) и вошли два человека: шведский господин Густафсон и Яков, шестипалый, урод…» «И тогда, сделав усилие, с дикостью посмотрел кругом себя пьяный и грузный человек, который сюда птицею влетел, – и увидел шведского господина Густафсона и пришел в удивление. Обернулся вбок и увидел собачку Эопса.

Тогда он протянул руку и погладил собаку. И так ушел, ослабев».

Все слова важные. Яков – урод, шестипалый, а собачку зовут Эопс – и все это означает нечто, но что именно – неизвестно. Скорее всего, здесь какая-то уже пустая инерция синтаксических оборотов и смысловых окрасок символистической прозы, где действительно все «означало».

«Восковая персона» словоблудие.

28. XII

1932

Все хорошо, пока Брик смеется над классической советской литературой с Чумандриным и М. Слонимским. Но потом оказалось, что в Москве они будут делать лефовский скандал. Классическим традициям Слонимского противопоставлены будут декларативные выступления Семы Кирсанова и альманах, составленный из произведений Брика, Асеева, Кирсанова, мемуаров Лили Брик и четырех листов неизданного Маяковского.

Прошлогодний разговор со Шкловским:

Шк-ий: – Почему вы не были у Брика?

Я: – Потому что… мне все кажется, что в этом доме лежит покойник.

Шк-ий: – Нет. В этом доме торгуют трупом.

Я с унынием представила себе надвигающийся лефовский скандал в его историческом рельефе.

Сегодня я рассказала Олейникову о том, что Брик умен, и о «лефовском скандале».

– Но ведь это неумно?

– Но это не от глупости. Это от страстного желания доказать, что они живы. Что Маяковский умер, а они живы.

О-ов (задумчиво): – А ведь, в сущности, это так и есть…

Стихи Пастернака «Смерть поэта» бестактны. Можно ли так шумно приветствовать чужое самоубийство.

Пастернак читал в Доме печати. Когда Пастернак кончил, к нему подошел пьяный человек.

– Одиннадцать тысяч студентов прислали меня сказать, что Пастернак свинья. Студенты голодают, а ты тут стихи читаешь за деньги!

– Хорошо, – сказал Пастернак, – передайте одиннадцати тысячам студентов, что вы мне сказали, что я свинья и что в следующий мой приезд я буду читать у вас.

Рядом с Пастернаком стоял Павел Медведев в бархатном жилете и курточке с собачьим воротником.

– Безобразие, – крикнул Медведев, постукивая палкой с набалдашником, – выведите его вон!

– И посмотри, кем ты себя окружаешь, – сказал студент, – посмотри, вон стоит эта б<…> в бархатах и мехах.

Когда Пастернак уезжал, Анне Андреевне было совсем плохо. Она не могла его принять. Пастернак вызвал Пунина на вокзал и заставил его взять 500 руб. – на всякий случай. Это, кажется, все, что он получил здесь за два выступления. Отношения с А. А. у него не близкие, только литературные.