Заплаканная душа

Омою глаза ли сердечками
Тонкой ноябрьской берёзы,
В траву закуржавленную
Лист иль слезу уроню,
Уже не запустят со зла
Моровые морозы
За пазуху добрую мне
Огневую свою пятерню!

Слыхать: потепленье…

И вышла на паперть погода,
И тучи висят неудойные
Вниз головой.
А что там в закутах,
В запасках у жизни народа —
Кому это знать?
И оплакивать разве впервой?

Я рад бы деньгой заручиться

Иль славой какою опальной,
Но мне не грозят ни деньга,
Ни любовь без шиша.
Приемлю в обнимку
Неведомый кризис
                     скандальный,
А тухлость природы
Никак не приемлет душа!

Она не приемлет

Весёлого в мире паскудства,
Чтоб всех обмануть
И куда ни попало позвать.
А надобно вымолвить
Хрустко и бережно-грустно:
Берёза, беда, бедолажность
И благодать!

«В начале хладного апреля…»

В начале хладного апреля
Ещё природа скуповата.
Пичуги плачут еле-еле
На снег в лощинах ноздреватый.

В ночи к кому-нибудь придраться

Морозец муторно стремится.
Стволы берёзок шелушатся,
Как щёки справной молодицы.

Капели плавно отсопели,

Пошли прощанья-провожанья,
В начале хладного апреля
Душа исполнена желанья.

И я, как голубь бесполезный,

Полуоблезлый и скулючий,
Спешу к тебе – ещё болезный,
Но непростительно живучий.

Апрельский снег

Стоял апрель.
Сирень сорила.
Витал в аллеях женский смех.
Как вдруг погода повалила,
Сорвался с дуба вешний снег.
Верней, со смурых веток неба,
Белей, чем стираный ковыль,
Повисла мертвенная небыль
Или неслыханная быль.
Под носом пасынок природы
Соплю разматывал с утра,
И чертыхались пешеходы,
И веселилась детвора.
Снег падал навзничь на поляны,
На подсыхающую гать
И норовил в уста тюльпаны,
Охотно тая, целовать.
Не то чтоб голубь непорочный —
Кололся щекотной щекой.
Он был нежданный и нарочный,
Как ты, да я, да мы с тобой.
Он брёл в далёкие деревни —
Нагой, как пашенный огрех,
Мой неприкаянный, последний
Апрельский сон, апрельский снег…

«Мне не знать-познать…»

Мне не знать-познать
                     сердцем завирушным,
Не запрятанным ещё в чёрную кору,
То ли слыть в миру
                      тюхой равнодушным,
То ль постромки рвать скоком на юру.

Хорошо,

      что я возр'oс на донской равнине,
А потом уж жизнь пошла
                             книзу головой.
Зря, что в юности шальной
                       не пропал на льдине,
Выплыл, чёртов казак,
                           с гнибкою ветлой.

И теперь таровать я душой не смею —

От звонка —
             и взахлёб снова до звонка
Я бы прожил свой век
                        с любушкой своею,
Да судьба, как узда, видно, коротка.

«Кашки не давал языку…»