Заплесневелый хлеб

По улице прошли три взвода солдат, Амитрано из глубины мастерской проследил взглядом за первыми отрядами. Это зрелище повторялось изо дня в день, и каждый раз Амитрано испытывал приступ тошноты.

«А я даже этого не могу сделать!» — чуть не вырвалось у него. Он скрипнул зубами, тошнота сменилась ненавистью. Даже если бы он был моложе, все равно не надел бы на себя это ярмо. По крайней мере добровольно. Скорее он стал бы воровать, погубил бы семью. Быть пушечным мясом — ни за что! Пусть даже эта молодежь, идущая в армию, уменьшала количество безработных, давала возможность тем, кто оставался, найти себе занятие. Ведь это только капля в море! Разве таким путем можно дать работу более чем трем миллионам безработных?! Никогда еще у нас не было такой высокой цифры безработных. А вот те, что наживаются на чужой беде, богачи и синьоры, существовали во все времена, никто и не думал уменьшать их число, никто и не думал их трогать. Как раз напротив!

Он кончил убираться в мастерской, когда все солдаты уже прошли. Выглянул на улицу, молча показал на них сыну. Но через мгновение опять думал о своем. А немного спустя снова послышался мерный топот солдатских ног. Он подошел к двери, поглядел на их ряды, потом отвернулся и сплюнул. И вовсе не потому, что хотел оскорбить этих парней. Его презрительный плевок относился лишь к тем, кто готовил их в поход, чтобы завоевать «место под солнцем».

Амитрано снова ушел в мастерскую и огляделся, раздумывая, что ему еще надо сделать. Он хотел хоть чем-то заняться, как-нибудь оттянуть время. Взял лестницу, прислонил ее к стене, велел сыну держать ее, а сам полез вверх. Марко, упершись ногами в основание лестницы, смотрел на отца, не понимая, что тот хочет делать. Отец снял с гвоздя большое старое кресло, предназначенное для послеобеденного отдыха, и стал спускать его вниз.

— Держи его за передние ножки, — сказал он сыну. — Осторожнее!

Марко взялся за ножки и стал потихоньку отступать, чтобы дать отцу, который придерживал кресло за спинку, сойти с лестницы. Марко думал, что отец хочет изрубить кресло на куски, чтобы у них было топливо на вечер. Но, спустив кресло на пол, отец установил его на козлах и принялся ремонтировать.

Кресло было в самом жалком состоянии, обивка его совсем износилась и во многих местах была порвана, пружины торчали, подлокотники были засалены. Все же судебный исполнитель хотел включить его в перечень описываемого имущества Амитрано.

— А это? — спросил он.

— У вас его и даром никто не возьмет!

— Зачем же тогда вы его здесь держите?

— Чтобы показать, что и в моей мастерской не совсем пусто. Ведь вы частенько бываете в мастерских, синьор!

Но судебный исполнитель не уловил сарказма.

Амитрано начал осторожно разбирать кресло, словно ценную мебель, с которой собирался снять обивку и прочее, чтобы потом обтянуть каркас заново. Но в голове у него шевелились все те же тревожные мысли.

«Ведь если бы этот… негодяй дал мне хоть какую-нибудь работу. И подумать только, что он мой дальний родственник! А еще говорят, что от доброго дерева всегда родится добрый плод. Снова идти к нему? Ведь я столько раз уже кланялся ему в ноги, а толку от этого никакого».

Черт побери! Он дошел уже до того, что соглашался работать за половину жалованья, которое его троюродный брат платил своему мастеру! Просил передать ему хоть часть работы, чтобы не отбивать хлеб у того бедняги. Да где там! И мастеру-то, верно, о нем наговорили бог знает что! А ведь он хотел одного — заниматься своим делом и никому не наносить ущерба!

«Нет, мне надо было уехать дальше, на Север! Но кто знал, что папа умрет так скоро! Подальше отсюда. Ведь это все та же Апулия, все та же Южная Италия. Край сизифова труда!»

Марко следил за работой отца. Держа в одной руке зубило, а в другой молоток, отец выдергивал обойные гвозди. Марко подбирал их или вынимал из материи, если они оставались там, и складывал в жестяную коробку. Ржавые, погнутые, даже без шляпок, они все равно еще могли пригодиться. Отец и сын работали рядом. Марко смотрел на головку зубила, зажатого в руке отца, слушал, как резко и равномерно ударял молоток. Тому, кто не знал Амитрано, показалось бы, что он целиком поглощен работой. На самом же деле он старался лишь оттянуть время, иногда он останавливался, словно обдумав что-то, приходил к какому-то окончательному решению, затем вновь окидывал взглядом мастерскую, надеясь найти хоть что-то, что можно было бы продать сейчас, немедленно, кому угодно и за любую цену! Даже рискуя тем, что судебный исполнитель уличит его в продаже описанного имущества.

«Ведь я говорил покойному тестю. Если бы он послушался меня сразу по окончании войны! „Папа, сейчас самое время! Возвращайся в Америку, а через несколько месяцев выпишешь и нас“. Тогда у меня было всего двое детей и я еще мог как-нибудь перебраться туда. Ах, папа, папа! Старшие выросли бы там и научились какому-нибудь ремеслу. Обойщиков в Америке почти не было. Уж лучше бы там мучиться!»