Запомни меня такой… А это зависит от того… И этим всё сказано. Пришвартоваться в тихой гавани

Френсис так опешил от этого заявления, что сразу даже не нашёлся, что ответить. Он внимательно посмотрел на Анхелику – может, она так шутит? Но – нет! В её бездонных чёрных глазах плескалась неподдельная боль, а в позе тела чувствовалась обречённость. Так вот откуда странности в её поведении! Интересно, с чего это она взяла, что их брак ненастоящий? Об этом он её и спросил, отойдя подальше к окну, чтобы она не заметила весёлых чёртиков, пляшущих в его глазах:

– Есть какие-то ошибки в нашем свидетельстве? Не правильно написано твоё имя?

– Нет, – замялась Анхелика, – в моём ошибок нет.

(Ещё бы, – подумал Френсис, – оно же с королевского письма списано!), а вслух сказал:

– Уверяю тебя, чтобы ты не подумала тогда, на церемонии, о моём имени и титулах, в бумагах всё написано правильно.

По вспыхнувшим алым цветом щёчкам Анхелики, Френсис понял, что не ошибся в предположении, что его она тогда посчитала наглым самозванцем. Конечно! Пират и виконт! Где один и где другой?!

– Так в чём же проблема?

– А отец Тимотео? Он, конечно, хороший, добрый человек, но какой из него монах? Талантливый актёр, не более того!

– Так вот в чём дело! По-твоему нас обвенчал ряженый актёришка?

– Да! И Корентайн так сказала!

– Ну, да! Кто же ещё! – Френсис сделал два упругих шага в сторону Анхелики и навис над её хрупкой фигуркой, как тогда, на суде, – Скажи мне, жёнушка, кому ты веришь: мне или ей?

– Тебе…, – прошептала Анхелика, отступая.

– Ну, то-то! Тогда послушай, как к нам попал отец Тимотео: мы напали на судно, шедшее из Индии во французский Нант. Мои пройдохи притащили упирающегося падре, который прижимал к себе ларец. Там явно находилось что-то, чем можно было поживиться, но упрямец заявил, что прежде, чем они завладеют его содержимым, им придётся его убить. Поднять руку на священника ни у кого рука не поднялась. Нам пора было уже убираться с корабля, и мы захватили падре вместе с его драгоценной ношей с собой. В качестве гостя, конечно, а не пленного. Уже в лагере отец Тимотео, ничего не утаивая, рассказал, что везёт дары от одного раджи из Индии, которого он сумел обратить в католическую веру. И конечным пунктом его паломничества является приют для мальчиков в Тулузе при монастыре ордена Святого Августина⁵⁹, к которому он сам и принадлежит. Отца Тимотео мы тогда не тронули, и даже помогли добраться до французского берега. А через два месяца он к нам вернулся сам, на утлой лодочке, без приборов, даже без элементарного компаса, один, пройдя десятки километров по бушующему морю…

– Господи, да как же так?! – воскликнула Анхелика, уже вовсю вовлечённая в историю, – Как это возможно? Одному? На лодке по морю?

– Сказал, – пожал плечами Френсис, – что Господь не оставляет чистых душой своим небесным промыслом.

– И зачем же он вернулся?

– Объяснил так: понял, что не потеряны для Господа ещё наши души, а потому надо ему вернуться и донести слово божие каждому, у кого тлеет ещё в душе искорка веры. Так мы обзавелись собственным падре.

– Понятно. Крестил, исповедовал, венчал…

– В основном беседовал с ранеными, пытался наставить их на путь истинный, и отпевал. Крестины довелось проводить только один раз. Венчание вообще ни разу, кроме нашего. Венчание это один раз и на всю жизнь, а какому вольному пирату этого захочется? То ли дело – объявил на сходке, что разводишься, и свободен, всего и делов то! А ещё любил заступаться за обиженных и взывать к справедливости и милосердию.

Анхелика осторожно спросила:

– А отец Тимотео… Ты так говоришь о нём, словно он… Он жив?

Френсис горько вздохнул и отвернулся к окну. Голос его прозвучал глухо:

– Не знаю. В лагере всё было разворочено, когда я туда наведался, но ни свежих могил, ни виселиц там не было. Надеюсь, что все, кто там оставался, успели спастись.

Анхелика почувствовала боль мужа, как свою. Подошла сзади, обняла за талию, прижалась к его напряжённой спине:

– Ты ни в чём не виноват! Ни в чём, слышишь? Так сложились обстоятельства.

Френсис развернул жену к себе и, уткнувшись в её пушистые волосы, произнёс:

– Двенадцать лет они были моей семьёй… Какие бы они ни были – я их любил…

– Я знаю, знаю…

Разговор о прошлой семье и любви, натолкнули Френсиса на мысль, что, не пора ли окончательно разобраться в семье сегодняшней, а потому он решительно отстранил Анхелику и строго спросил:

– Постой, если ты считала, что мы не муж и жена, почему же с такой охотой ложилась со мной в постель? В лагере понятно. А потом? По дороге из Толедо в Бордо? Из Живерни сюда, в Анжер?

– Можно подумать, что тебе это не нравилось! – попыталась улизнуть от ответа Анхелика.

– Не увиливай! Пока не скажешь почему – не притронусь к тебе!

– И даже не поцелуешь?

– Даже не взгляну! Итак?

– Я… Я просто люблю тебя!

– Ну, наконец-то! – воскликнул Френсис и, подняв любимую над собой, закружил её по комнате, – Три тысячи чертей на румбу! Слава тебе, морской дьявол! Значит, в правильной гавани я пришвартовался!