«Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Механизмом и движителем города был — и, кстати, остается по сей день! — морской порт, куда прибывали грузы для всего Таймыра. В том числе и стратегические, военного назначения. Везли топливо: не будет солярки — встанут вездеходы и бульдозеры. Везли продукты, особенно сгущенку, крупы, сахар, водку, соль со спичками, советские макароны всех видов из дурной муки, включая серые наркомовские рожки или вермишель, которая превращалась в клейстер при закипании воды.

Добраться до Дудинки между навигациями могли только ледоколы, да и то они застревали, то во льдах на подходе, то на рейде врастали в замерзший Енисей. Пассажиры летали по воздуху. А как еще иначе доберешься за полярный круг, за полторы тысячи километров от Красноярска?

Понимаете, уже нет в живых моей бабушки, нет мамы, и я могу себе только представить, как они жили и что ощущали в начале пятидесятых годов.

Жили голодно.

Рассказывали, как один из бывших ссыльных, норильчанин, вернулся в Москву после реабилитации, пошел в ресторан. Он так долго не видел яиц, так сильно их хотел, что заказал яичницу из 50 яиц. Повара приготовили, официанты смотрели на северянина во все глаза. А он съел и попросил принести еще одну такую же.

На Таймыре был лютый холод и дичайший ветер. Им надо было подняться в гору по дороге с работы домой. Они ползли в гору на четвереньках, цепляясь за снег, но не успевали доползти, их ветром сдувало обратно вниз. И так несколько раз, пока не повезет. Каждый божий день.

Люди Дудинки считают, что летом тут тишина и благодать — только слышны гудки судов, голоса грузчиков с причалов и гул кранов рудной линии. В июне-июле солнце уже не уходит за горизонт, и склоны холмов переливаются всеми оттенками зеленого цвета.

И цветут северные ромашки.

Весной в Дудинке начинается ледоход, и по обычаю жители города собираются на обрывистом берегу поглазеть на енисейские льды. Всякий год перед ними открывается величественная картина. И я не сомневаюсь, что весной 1951 года ее наблюдали мои бабушка и мама.

Вот как описывает это ссыльный журналист и актер Стефан Рацевич.

Красиво пишет. Ну как умеет…

«Наконец однажды ночью весь город проснулся от страшного грохота, доносившегося со стороны реки. Создавалось впечатление, что началась и не смолкает артиллерийская канонада. Когда рассвело, около 12 часов дня, все население собралось на берегу и сверху наблюдало за разбушевавшейся стихией. Огромные льдины толщиной 2–3 метра, на которых спокойно могли разместиться несколько футбольных полей, с оглушительным грохотом наползали друг на друга, руша все, что попадалось им на пути.

Льдины лезли на берег, пытаясь добраться до строений, стоявших на высоте 8–10 метров. Все, что осталось на берегу: — балки, бревна, сараи — превращалось в труху. Береговые железнодорожные пути огромной силой льдин поднимались на дыбы, крошились причалы и пристани.

В стремительном беге Енисей уносил все это богатство в Карское море и в Ледовитый океан».

Вот где работали бабушка с мамой — в самом северном порту мира, который зимой перебирался повыше со всеми механизмами и подъездными путями, чтобы их не унесло льдами в Карское море. Без порта невозможно было бы добраться из Дудинки в Архангельск и Мурманск, а по Енисею — до Красноярска и Диксона.

Красивейший полуостров с сиреневыми скалами Таймыр был местом массовой политической ссылки со всего СССР.

Он являлся «островом» печального архипелага, который Солженицын потом назовет «Архипелаг ГУЛАГ». И прочтя роман, многие люди в мире впервые узнают, как переполненные баржи везли вверх по Енисею на Таймыр дешевую рабочую силу — еще вчера обычных людей, рабочих, артистов, счетоводов и военных. Они их везли в Норильлаг — крупнейший из лагерей Сибири с десятками лаготделений и лагпунктов в Норильске, Дудинке, арктических и южных районах Красноярского края.

И так двадцать лет — с 1935 по 1956 годы.

Москва далеко, там свои правила и своя власть. А в Дудинке — своя.

Никто ничем тебе не обязан, и даже чтобы устроиться на приличную работу, нужно иметь связи.

Начальница бабушки Алла Александровна Вайсберг, которая была, конечно, в курсе разгрома косаревского семейства, правда еще не до конца разгромленного, приняла и мою маму на работу.

Бабушка осталась на всю жизнь ближайшей подругой Аллы Александровны и ее мужа Виталия Николаевича-Бабичева. И до самой кончины отзывалась о ней как о человеке удивительном, благороднейшем, смелом, который не боялся заходить в балок Косаревых.

А бояться было чего: в тот же балок подселили ссыльную латышку, некую Марту, взяв с нее слово, что она будет докладывать начальнику поселения о каждом шаге, о каждом слове Нанейшвили-Косаревой.

Правда, бабушка быстро раскусила этот маневр властей и вызвала Марту на откровенный разговор.

Латышка заплакала и сказала:

— Мария Викторовна, мне в самом деле поручили следить за вами. Если б я не согласилась, то оказалась бы уже в Норильлаге. Но вы напрасно опасаетесь. Ни вам, ни вашей дочери я никогда бы не смогла сделать ничего плохого.