«Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Но он всё еще был винтиком этой машины и, как винтик, послушно, правда, покраснев и опустив голову, сидел в Колонном зале на гостевых стульях, рядом с репортерами. А позади стройными рядами сидела публика этого «открытого процесса» — сотрудники Ежова.

И слушал спектакль.

«ВЫШИНСКИЙ. Скажите, предатель и изменник Ягода, неужели во всей вашей гнусной и предательской деятельности вы не испытывали никогда ни малейшего сожаления, ни малейшего раскаяния? И сейчас, когда вы отвечаете, наконец, перед пролетарским судом за все ваши подлые преступления, вы не испытываете ни малейшего сожаления о сделанном вами?

ЯГОДА. Да, сожалею, очень сожалею.

ВЫШИНСКИЙ. Внимание, товарищи судьи. Предатель и изменник Ягода сожалеет. О чем вы сожалеете, шпион и преступник Ягода?

ЯГОДА. Очень сожалею! Очень сожалею, что, когда я мог это сделать, я всех вас не расстрелял!»

По залу прокатился ропот. Все были в шоке, особенно западные корреспонденты. Кроме, может быть, Косарева. И еще немногих, тех, кто понимал: у Ягоды, который сам устраивал длинную серию таких же процессов, никаких, даже самых малейших иллюзий насчет результатов «суда» над ним не было.

Выживший свидетель тех дней, секретарь косаревского ЦК Валентина Федоровна Пикина, отсидев срок, через многие годы позже вспоминала, что Косарев сидел у нее в кабинете, сжав кулаки, подперев ими голову, чуть ли не со слезами на глазах.

— Валя, что они делают! Что делают!.. Как это остановить?..

Как? А никак.

Западу судилища казались беспрецедентными, абсурдными, попирающими международное право, все христианские и общечеловеческие законы о морали. Но поскольку обвинения были смехотворными, прокол шел за проколом, статья в западной прессе за статьей.

Сталин боялся обвинений. Опасаясь за свою репутацию, он решил в 1937 году уничтожить не только прямых свидетелей, но и тех, кто мог бы свидетелями стать.

А поэтому…Весной 1937 года были расстреляны почти все руководители НКВД и все следователи, которые по его прямому указанию вырывали ложные признания у основателей большевистской партии и вождей Октябрьской революции. Конечно, без суда и следствия.

За ними — тысячи «чекистов», кто по своему положению в НКВД мог располагать секретной информацией о сталинских преступлениях.

Насмешливая и даже глумливая реакция Запада настолько встревожила Сталина, что он потребовал от государственного обвинителя Вышинского дать на процессе объяснение, почему и как в СССР судят и наказывают.

И на втором московском процессе в январе 1937 года этот старый хитрован, бывший меньшевик, патологический трус и абсолютно беспринципный тип заявляет:

— Приписываемые обвиняемым деяния ими совершены… Но какие существуют в нашем арсенале доказательства с точки зрения юридических требований? Можно поставить вопрос так: заговор, вы говорите, но где же у вас имеются документы? Я беру на себя смелость утверждать, в согласии с основными требованиями науки уголовного процесса, что в делах о заговорах таких требований предъявлять нельзя!

Да неужели? Действительно, no comment!

После ликвидации Общества бывших политкаторжан, следующий удар был нанесен по Обществу старых большевиков.

До этих событий, как ни странно, вполне себе дожила вдова Ленина, и более того, в 1937 году ее избрали депутатом Верховного Совета СССР первого созыва — до этого ВС не существовало! — и даже членом президиума. Дожила, хотя Сталин мечтал от нее избавиться еще с 1923 года!

Удар по товарищам из Общества старых большевиков, членом которого Крупская также являлась, она переживала тяжело. К ней ходили на прием Лобов, другие подпольщики, писали письма, собирали подписи.

Она ничем не могла им помочь.

Мариэтта Шагигян иногда обращалась к Косареву с просьбами (она ко всем лезла — например, не оплатит ли комсомол ее командировку по ленинским местам?). Пыталась привлечь Крупскую консультантом ее книги «Билет по истории».

Она рассказывала Косареву, что Сталин немедленно пресек эту «консультацию», что у Крупской связаны руки. Точнее, их развязывают лишь тогда, когда нужно проголосовать. И что Крупская, которая чувствует себя как в каземате, надеется, что, может быть, Косарев «поговорит с товарищем Сталиным»? А если он всё еще помнит их ссору по поводу издания фантастики для детей, то пусть товарищ Косарев ее простит: время показало, что она ошибалась.

И всё время приговаривала: «Ах, если бы был жив Ильич!.. Но нет, пускай, может, и хорошо, что нет его в этой жизни! Он бы не смог перенести такого позора!» Некоторые считали, что с годами Крупская все больше стала подвержена деменции, а может у нее развивалась болезнь Альцгеймера, о которой в ту пору не слыхивали. Но как мы-то нынче можем об этом судить? Только по качеству ее высказываний.

Что мог сделать Косарев, если Общество старых большевиков никак не относилось к комсомолу? За исключением того, что в тридцатые годы большевики по просьбе Косарева выступали перед комсомольцами, присутствовали при приеме в комсомол.

Все они были арестованы. Либо сразу, либо чуть позже, в 1938–1939 годах.

Сталин всё помнил, Сталин не забывал.