«Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

«Не являясь виновным и категорически отвергая на следствии всю ложь, клевету, возводимую на меня, твердо решив лучше умереть, чем отступить хотя бы на шаг от правды, я был систематически, неоднократно избиваем следователями Готлибом, Федотовым, Дранициным и другими.

С 19 декабря 1937 года по 4 февраля 1938 года я выстоял свыше 500 часов на так называемой стойке, подвергался мучительным моральным и нравственным издевательствам и был доведен до такого состояния, что после 38 допросов, шедших непрерывно, на носилках был увезен в больницу».

Бесполезно.

А когда в 1955-м реабилитировали, он рассказывал выжившим друзьям: писал Сталину, понимая, что опасно. Но подозревал, что Сталин просто не знает всей глубины произвола. В 50 лет Савельев поступил на исторический факультет, приняли в виде исключения, он закончил его.

Не мог знать Косарев и того, что Савельева обвинили также «за связь с врагом народа Вайшлей». Такой была их любимая цепочка. Алексей говорил, хорошо, давайте устроим очную ставку. Не разрешили. И понятно. Тогда бы цепочка «Мой друг — враг народа, поэтому и я — враг» разорвалась.

Савельев знал Вайшлю по Ленинграду, в одном обкоме работали, а арестовали его уже на посту секретаря Иркутского обкома партии. Привезли в Ленинград.

Но Вайшля — не Савельев. Он угодил к начальнику управления НКВД Заковскому, который хвастался, что, попади к нему Карл Маркс, он бы на второй день отказался, что писал «Капитал» (тоже будет расстрелян). Вайшлю так мучили, что он сразу признал себя участником антисоветской группы правых. А когда отстали — отказался от этих показаний.

На последнем допросе избитому Вайшле подсовывают готовый протокол, в котором названы имена комсомольских работников, которых он как бы завербовал. Это всё есть в архиве.

И тут же докладная записка лейтенанта НКВД Гармаша: 28 ноября 1937 года, вернувшись в камеру с допроса в шесть утра, арестованный Вайшля покончил с собой: повесился на куске одеяла, прикрепленного к паровой трубе.

Кто бы знал, как там всё происходило, если бы не чудом выжившие свидетели, которые при реабилитации в пятидесятых принялись рассказывать такие подробности, что мороз по коже. Такие как Тамми, бывший секретарь Ленинградского обкома.

Он назвал имена следователей НКВД, которые особенно зверствовали на допросах. Александра Карловича допрашивали капитан Карпов и майор Шапиро, можно сказать, сдержанно и деликатно, обращаясь иногда не «гражданин», а по имени-отчеству. Но если возникала проблема, звонили, сами уходили, а вместо них в кабинете появились садисты Федотов и Готлиб.

Те уже ни о чем не спрашивали. Они валили арестованного на пол, били резиновыми жгутами, ремнем с пряжкой, ногами в сапогах. Когда уходили, ремней не надевали — пряжки были в крови, как и сапоги.

Садисты шли отмываться от крови, а потом в соседнюю комнату пить водку. Пока другой следователь не позовет. Говорили, кто не пил, попадали в психбольницу.

И что было делать? Сначала сломали Тамми, и он подписал фальшивку авторов Карпова и Шапиро. Но потом отказался от вынужденных показаний — все это зафиксировано в деле. И вторично сломить Александра Карловича не вышло. Поэтому майор госбезопасности Хатеневер и прокурор Рогинский построили обвинительное заключение на выписках показаний, которые они выбили из других арестованных. И утвердили.

Судили его Ульрих вместе с генералами юстиции Алексеевым и Колпаковым.

Поэтому представьте себе моего деда, генерального секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева, который как обычно приходит на работу, встречается с людьми, — это был очень насыщенный год помимо террора: парады, праздники, награждения… А его организация, комсомол, тает день ото дня. Исчезают секретари горкомов, обкомов, и обычные комсомольцы. А об очередных арестах Косарев узнает только от жен или родни узников.

Я думаю, наметив Косарева в жертву, Сталин не считал нужным информировать его об этом — даже циркулярами, которые приносили кремлевские фельдъегеря, лично в руки, под расписку, строго секретно. Ни тем более, по вертушке.

5 июля 1937 года Косареву звонит взволнованная жена Бубекина, близкого друга, шефа «Комсомолки»: Володю взяли!

Собственно, Владимир Михайлович сидел на стадионе «Динамо», болел за любимый «Спартак». И вдруг слышит: его через репродуктор вызывают, просят пройти к выходу из стадиона! Бубекин идет — и у выхода из стадиона видит «людей в штатском» возле «воронка»…

Косарев тяжело переживал арест друга. Он пытался звонить Сталину. Поскрёбышев, узнав о цели звонка, вздохнул и сказал, что вождь занят. Косарев по вертушке набрал Ежова:

— Николай Иванович, ваши люди задержали Бубекина! Может быть, по ошибке? Это же главный редактор нашей газеты!

— Эх, Саша, товарищ Косарев!.. Это у вас в комсомоле бывают ошибки! У нас не бывает! — И, немного послушав сопение Косарева в трубку, продолжил игриво: — Сам-то как? Как себя чувствуешь? Нормально?.. Ну бывай здоров!

Владимира Бубекина приговорили к расстрелу 28 октября 1937 года.