Заповедь

— Кто такие? — грозно набросился на казаков Хоменко.

Взорвавшийся вблизи снаряд обдал их волной.

— До вас прислали, — сказал, отряхиваясь, Науменко.

— Черт знает что! — ругнулся офицер и махнул рукой налево. — Занять позиции вон там. Подальше от горцев. Огонь! Открыть огонь!

Немцы опять пытались пробиться к броневику. Но через секунду-другую, не дойдя метров тридцати до стальной махины, повернули назад, оставляя убитых и раненых...

Петро отшвырнул винтовку и понесся к ячейке Абдула.

— Убью его, нехриста!

— Станичники, айда туземцев бить! — закричал Науменко и побежал следом за Петро, который, яростно сжимая кулачища, нетерпеливо выискивал своего обидчика.

Вот и ячейка ингуша. Маленький Абдул, сжавшись в комок, притаился в углу. Петро подбежал к нему и с размаху опустил на него кулак:

— Припрятался! Получай свое!

На помощь Абдулу бросились горцы. И опять две лавины стремительно сближались.

— Стой! — встал Мурат между горцами и казаками.

Но кто его станет слушать? Еще секунда — и сшибутся два потока людей. И вдруг бросающий в дрожь крик разнесся над траншеей. Петро, ударив горца, приподнял его за шиворот с земли, повернул лицом к себе, замахнулся и... отшатнулся: из маленькой дырки на лбу ингуша лилась тонкая струйка крови. Вот когда из Петро вырвался этот крик...

Потом горцы и казаки стояли тесной толпой вокруг лежавшего на земле мертвого Абдула и слушали, как Петро истерически выкрикивал бессвязные слова:

— Я его кулачищем! А он был уже неживой! Душа вышла из него, а я его стукнул! Мертвеца! Бил мертвеца!

И не было больше ни злобы, ни сил... Халит присел на корточки, закрыл глаза мертвецу, исподлобья снизу вверх посмотрел на горцев и казаков долгим, испытующим взглядом, неожиданно закричал:

— Чего стоите?! Бейте друг друга! Убивайте! Кого те не попотрошат, сами прикончите!

В душе Мурата стало пусто. Он не мог заставить себя посмотреть людям в глаза. Нетерпеливо раздвинув столпившихся солдат, он пошел от них прочь...

... И еще была атака немцев, И опять они отбили ее.

Снова поражаясь умению немцев строить блиндажи с множеством удобств, радуясь, что над головой толстый слой земли, с накатанными бревнами, который выдержит и взрыв мощного снаряда, казаки и горцы отдыхали: кто курил, кто дремал, а Халит чинил шинель, порванную в драке. Находились в одном блиндаже, а сидели врозь: справа — казаки, слева — горцы> и невольно прислушивались к разговору, несущемуся с другой половины блиндажа. Высокий белобрысый казак Василий, чтобы успокоить Петро, который никак не мог прийти в себя после трагического происшествия, взялся вновь прочитать ему полученное еще вчера письмо из станицы. Оно было незамысловатым — это послание главе семьи от жены, сестры и детей, которые исправно следуют его наказам в ведении хозяйства и с нетерпением ждут возвращения Петро домой.

— «Нижайший поклон вам, Петр Данилыч, да сбережет вас Бог!» — свернув лист, Василий подал его другу. — Усе.

— Неужто бабам и нынче самим пахать? — сокрушенно поглядел на бумагу Петро. — Уж которую весну в окопах тремся. Эх, жисть! — он отчаянно махнул рукой, точно отгонял прочь надоевшую кашицу дней, состоявшую из команд, взрывов, крови и невзгод.

— Уж нехай пашут землю. Хужей, коли бабы силу в другой фланг употребят, — нервно засмеялся Науменко.

Петро косо и неодобрительно глянул на оживившихся казаков:

— Пустобрех ты, Науменко, кобель бессемейный. Вот и с ними из-за тебя драка произошла. Кабы не ты, я бы и с тем не схватился.

— А-а, будя! — примирительно заявил Василий. — Не ты его убил — чего ж маяться? О своих думай. Вон они у тебя как тянут жилу...

— Коровенку, пишут, запрягут и пахать будут, — ткнул пальцем в письмо Петро, будто казаки только что сами не слышали этих строк. — На себе да на скотине! Ее да себя до смерти умучают! — он в сердцах сплюнул. — Эх, нет ей, окаянной, конца!

— Коровенке, что ль? — дурашливо спросил Науменко.

— Типун тебе! — испугался Петро. — О войне я!

А у горцев был свой разговор.

— Ты, Мурат, и вправду по-ихнему научился? — спросил Идрис.

— Ага! — загордился другом Пиши. — Сколько на земле людей есть, с любым Мурат поговорить может!

— По-германски Франц научил, — вспомнил Мурат. — Немец, друг мой...

— Ишь, немец у него друг! — встрепенулся Науменко.

— Мурат, а вы с Пиши не Франца твоего приволокли? — спросил невинным тоном Халит. — Того, с броневика?

— Не-ет, это не Франц, — вскинул глаза на татарина Мурат.

— А когда они в атаку шли, ты не в своего дружка-немца стрелял? — опять спросил Халит.

Точно кто подбросил Мурата, сверкнув глазами, он выдернул кинжал из ножен, подскочил к татарину. Встрепенулись казаки и горцы. Науменко злорадно и жадно уставился на Мурата и Халита:

— Эге, пошла потеха!

Халит продолжал чинить шинель. Не встревожился он и тогда, когда к его подбородку прикоснулось острие кинжала, которым горец повернул его лицо в свою сторону, чтобы посмотреть в упор в глаза.

— Ты откуда знаешь, о чем я думаю? — хмуро спросил Мурат.

— Ты про шутку, Мурат? — скосил глаза на притихших в ожидании дальнейших событий солдат Халит.