Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

В книге Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», столь значимой для мельниковского романа «В лесах», немалая часть мифов о творении повествует о том, что люди произошли от деревьев. В число поэтов XIX века, описывающих диалог между человеком и лесом, можно включить практически всех русских стихотворцев – пусть притязания некоторых авторов на оригинальность и связаны, скорее, с народной традицией иносказания[158]. А. В. Кольцов в стихотворении «Лес» увековечивает память о гибели Пушкина, образно сравнивая поэта с дремучим лесом, чья «речь высокая» смолкла. В стихе и сами леса метафорически ассоциируются с богатырями: эти воины, как лесные стены и сам поэт, были верными защитниками России. В стихотворении Н. А. Некрасова «Саша» присутствуют долгие стенания по жестоко загубленному лесу, из-за гибели которого галка безумно кричит в поисках своих детей, выпавших из гнезда. В некрасовском стихе территория вырубки становится полем битвы, лесорубы – свирепствующими завоевателями, а сами деревья – трупами. В стихотворении связь между актами агрессии по отношению к природе и по отношению к человеку усиливается эмоциональной, негодующей реакцией его героини Саши: цитата «Плакала Саша, как лес вырубали» превратилась как в чересчур часто цитируемое общее место, так и в боевой клич лесоохранных активистов конца XX века [Некрасов 1987: 102][159].

Дубы в традициях многих культур, включая русскую, ассоциируются с добродетелью и авторитетом; на картине И. И. Шишкина «Среди долины ровныя», представленной публике, как и «Крестный ход» И. Е. Репина, на выставке передвижников в 1883 году, изображен могучий дуб, стоящий посреди полей на солнце и достигающий практически края холста, простираясь в открытое чистое небо [Каталог 1987: 254, 263][160].

Шишкинский дуб – это в каком-то смысле изображение того, что было уничтожено на полотне Репина[161]. Название картины позаимствовано из популярной народной песни А. Ф. Мерзлякова, которая начинается с рассказа о «могучей красоте» и одиночестве возвышающегося дуба, сменяющегося причитаниями героя о тоске «в чужой стороне». В тексте дерево и одинокий голос певца объединяются, рождая образ могучего дуба на широкой равнине как «милой родины», единственного желанного утешения. Дуб здесь практически обретает голос: как и в стихотворении Кольцова, Мерзляков наделяет душевными переживаниями природу; мы узнаем собственные томление и тоску по дому в одиночестве могучего дерева[162].

Картина же Репина 1883 года, наоборот, представляет нам образ России, брошенной на растерзание, лишенной добродетели и авторитета, воплощаемых, согласно народной и литературной традиции, в этих возвышающихся, как башни, дубах. Спустя десять лет, работая над серией портретов Л. Н. Толстого, Репин поместил писателя в обстановку, которая подчеркивала бы его близость к крестьянским ценностям, физическому труду и природе: на нескольких картинах Толстой находится в тени своих любимых деревьев – как на той, где писатель лежит на перине из прошлогодней листвы и темный ствол поднимается прямо из-за его белеющей фуражки.

Композиция намекает на то, что он словно укоренился здесь, его достоинство и авторитет питаются из тех же источников, что и деревья. Толстой на этих рисунках под стать дубу, словно Репин, потрясенный мрачной картиной насилия, лицемерия и вырубленных лесов – явлений, отрицающих возможность благополучного сосуществования человека или природы, – нашел отдушину в символах благородства и плодородия.

Репинские изображения Толстого за косьбой, просто стоящего босиком на зеленом лугу, или за чтением под кроной могучего дерева одновременно утешают и призывают к действию. Быть может, предполагает Репин, именно коса может прийти на место топора или полицейской нагайки[163].

Сам Толстой являет собой другой пример реакции русской интеллигенции на лесной вопрос, начавшейся еще в годы его молодости и протянувшейся в какой-то степени до наших дней, поскольку некоторые из посаженных им деревьев еще сохранились[164]. В молодости Толстой, как и многие дворяне, получившие землю по наследству, рубил и продавал свои леса, для того чтобы расплатиться с долгами. Родовое имение, унаследованное им в 1847 году, было запущено опекунами, крестьяне Ясной Поляны разорены, а большая часть леса вырублена [Семенов 1954: 2].

И. Е. Репин. Лев Николаевич Толстой на отдыхе в лесу (1891).

Публикуется с разрешения Государственной Третьяковской галереи, Москва. Фото предоставлено Lebrecht Music & Arts

Поначалу получивший наследство Толстой следует расточительной политике своих предшественников; в письме за февраль 1849 года брату Сергею он жалуется на нехватку средств: