Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

Здесь писатель и публицист совпадают в осознании ответственности, отвергая капризы и сиюминутные удовольствия, на которые так падок Стива Облонский. Мысли и заботы человека должны выходить за рамки его собственного «я», в область задач с куда более далекой перспективой[172].

Нравственное отношение к природе, озвученное в «Анне Карениной», перекликается с пониманием Толстым долга перед семьей и общиной – представлением, по сути, неотделимым от той самой «обязанности к земле», которую он осознает как противоречащую духу времени. Мало того, в финале романа Левин вместе с соседом-земледельцем сокрушается на тему очевидной бессмысленности их общих усилий: оба не послушались совета знакомого дельца вырубить их липы, за которые можно было бы выручить хорошие деньги. Левин со своим товарищем противостоят землевладельцам вроде этого дельца или Вронского, возлюбленного Анны, которые «хотят промышленность агрономическую вести», что было уже не в новинку даже для России [Толстой 1928–1958, 19: 234]. В предисловии к русскому переводу 1830 года труда Альбрехта Тэера, считающегося отцом сельскохозяйственной науки и основоположником рационального сельского хозяйства, цитируются слова видного экономиста Н. С. Мордвинова, который полагал, что сельское хозяйство следует рассматривать как фабрику по производству зерна вместо одежды или других товаров. Следовательно, оно должно подчиняться тем же законам, по которым развиваются и другие промышленные отрасли [Тэер 1835][173]. Левин со своим другом скорее из тех, кто разбивает сады, чем из тех, кто богатеет на липах – деревьях, в русской культуре символизирующих память, а в романе также трудовые и местные традиции. «Так мы без расчета и живем, точно приставлены мы, как весталки древние, блюсти огонь какой-то» [Толстой 1928–1958, 19: 234]. Пусть слова его отдают языческим поклонением земле – для Левина, как и для самого Толстого, это образ жизни, в котором труд переходит в служение земле и семье. Антипромышленный подход Толстого к землепользованию близок тому, что Венделл Берри называет правильным хозяйствованием: понимание взаимодействия человечества с природой как долгосрочных обязательств многих поколений, своего рода брак с местностью, включающий отношения на основе различных обязательств и радостей[174]. Этих полевых и лесных радостей в романе Толстого немало, включая глубокое умиротворение от охоты и финальное озарение о смысле жизни, когда Левин «побежал опять в лес, лег под осинами и начал думать почти в каком-то восторге». Для его современника Достоевского это хрестоматийный жест: Левин – вечно ищущий человек, который «побежал опять в лес» [Достоевский 1972–1990,25: 204][175]. Но воспевание Толстым этих душевных и психологических просветлений омрачено осознанием беззащитности русского леса перед лицом расточительных землевладельцев и бесчувственных бюрократов. Каренин, обманутый муж, – государственный деятель, занятый делами удаленных территорий, для которого сложные махинации и большая политика загораживают любые реальные представления о конкретном месте. Оставив Левина заниматься физическим трудом в столь знакомом ему имении, мы обнаруживаем, что Каренин готовит бюрократическую кампанию против существующей оросительной системы и «инородцев» – то есть по вопросам, которые, по Толстому, могут значительно повлиять на землю и общину, если оторванные от далеких для них реалий бюрократы отвергнут местные знания и руководство[176]. Мы словно вновь оказываемся в компании помолодевшего Толстого, жаждущего возложить ответственность за отечественные природные ресурсы на местных помещиков, которые «деревья свои сочли». На фоне блаженного неведения Стивы Облонского и высокомерной жажды власти Каренина Константин Левин с его лесами мягко, но твердо настаивает на необходимости хорошо знать место и на порядочном хозяйствовании, в рамках которого здоровье и благосостояние каждого (дерева или человека) столь же значимо, что и общее.

Для Толстого лесной вопрос принципиально связан с личными драмами его героев и с его собственными душевными и моральными переживаниями по поводу своего привилегированного положения. В 1910 году, на последнем году жизни, Толстой получил полное озабоченности письмо от человека по фамилии Лузинов, лесника из Нижегородской губернии, тяготящегося своей ролью блюстителя закона, криминализировавшего крестьян, незаконно промышляющих лесом.