Заповедник потерянных душ

– Что? Когда? – взвился сразу отец Данилы. – Чего же ты нам тут голову морочишь, следопыт хренов! У меня сын пропал! А он…

– Машина приезжала сразу после того, как я тут грязь с травы из шланга смыл.

– Какую грязь?! Серега, ты… – Хаустов отчетливо выругался. – Ты можешь внятно объяснить! Какую грязь ты смывал?

– Которую возле ворот гости твоего сына оставили. – И Сергей недобро глянул на двоюродного брата.

– Какие гости?! Что ты мелешь?! Никто из его друзей не знал и не знает, что он был здесь. Это было главным условием его ссылки.

– А никто и не говорил о его друзьях, Ваня. – Сергей положил руки на перила крыльца, шагнул вверх на одну ступеньку. – Я сказал: гости.

– Какие могут быть гости у пацана здесь? – Хаустов резко раскинул руки в стороны. – Тут лес.

– Вот из леса гости к нему и пожаловали. Видимо, попросили помощи. Он им и помог. За что теперь и расплачивается. – Сергей напружинился и перепрыгнул сразу две верхние ступеньки. – И не делай вид, Иван, что тебе неизвестно, что Данила дважды мотался в город ночами. Разве он тебе не сказал, когда ты позвонил ему сегодня? Вижу, что сказал. Потому ты и примчался. За сыночка перепугался. И я тебя, Иван, понимаю. Ох как понимаю. Балбес он великий – Данила твой.

– Чёй-то он балбес-то? – обиделся за сына Хаустов. – Сам сказал, что он помог людям, которые попросили его о помощи. Значит, молодец.

– Сначала помог, а теперь… А, ладно. Мне-то что, – пробормотал Сергей и ушел в дом.

Бодряков поспешил за ним следом, велев Ане оставаться на улице, и взглядом указал на Хаустова. Понятно, она должна вести за ним наблюдение и сообщать Бодрякову обо всяких подозрительных действиях расстроенного папаши. Только не вышло у нее понаблюдать. Хаустов рванул в дом, едва на пятки Бодрякову не наступив. И пробыли они там минут тридцать. И разговаривали очень громко. Все трое. Чаще одновременно, чем по очереди. Разговор вышел сумбурным. Аня добросовестно подслушивала и мысленно делала пометки. И когда Бодряков вышел из дома и сердитым голосом велел ей усаживаться в машину, она уже почти знала, что на самом деле произошло в этом дворе.

– Данила помог кому-то, кто попросил его о помощи в ночь смерти Марии Сергеевны Никулиной? – спросила она у молчаливого Бодрякова, когда они уже выехали на трассу.

Раньше тревожить не осмелилась. Ехали почти вслепую. Ветки, ветки, ветки.

– Да, – буркнул он в ответ и прибавил скорости.

– Скорее всего, это был Супрунов?

– Возможно.

– Он тащил Никулину по лесу до дороги, потом обнаружил, что она мертва, оставил ее в кустах и поспешил найти помощь. Для себя. Он дополз до ворот, выпачкал всю траву болотной грязью и…

– И ее потом благополучно смыл из шланга Сергей, когда утром вернулся.

– Трава была мокрой, когда к воротам чуть позже подъехал тот человек на мощной машине, с широкими колесами?

– Возможно, – кивнул Бодряков.

– Этот человек приезжал туда в промежутке времени, когда Сергей уже уехал, вымыв траву перед воротами, а мы еще не приехали. Так?

– Зачет, Малахова, – вяло похвалил Бодряков и вздохнул. – По времени получается, что так. Только мы не знаем, кто этот человек? Почему он сегодня вернулся и увез Данилу? Почему и зачем?

Глава 14

Сусанина из него не получилось. Он оказался трусом. Простым человеком с кучей слабостей и пороков. Одним из которых был парализующий страх за собственную жизнь. Этот страх ныл под ребрами гаденькой болью, отдавался пульсацией в висках, покрывал липким потом все его тело. Он делал картинку за окном размытой и нечеткой. Так же виделось все его будущее, которого могло и вовсе не случиться. Вот поведет он себя неверно, и что тогда? Пуля в лоб?

– Куда теперь? – противным скрипучим голосом спросил Геннадий Иванович, останавливаясь у очередного поворота, который был лишним, который не сокращал, а, наоборот, увеличивал расстояние до объекта.

– Блин… – Данила покрутил головой. – Кажется… Кажется, теперь налево.

– Ты шутишь? – мужчина выкатил на него из глубоких морщин мутные глаза. – Мы там уже дважды проезжали.

– Да? – Данила сделал вид, что внимательно всматривается. – Может, я что-то путаю? Ночь же была. Темно было. Может, я что-то путаю?

– А может, ты просто пудришь мне мозг? Дуришь меня?

В руке у него тут же оказался пистолет, которым он больно ткнул Данилу под ребра.

– Может, стоит освежить тебе память, прострелив колено? Чтобы ты всю оставшуюся жизнь хромал, к примеру. Ходил с тросточкой. Как думаешь, девчонкам понравится? Такой симпатичный парень – и калека. Сколько тебе лет?

– Двадцать, – еле разлепил Данила губы.

– Во-от, двадцать. Всего лишь двадцать лет тебе, парень. Печально становиться калекой с таких юных лет. Ни побегать, ни в теннис поиграть. Играешь небось в теннис-то? Модно это нынче у вас, у богатых. Теннис, гольф. Так что? Прострелить тебе колено? Чтобы освежить память, а?

Ему понадобилось пять секунд, чтобы представить себе свое негнущееся изуродованное колено. Еще пять, чтобы представить сочувствующие взгляды знакомых пацанов и подруг. И еще столько же, чтобы понять: он не готов. Не готов жертвовать собой даже во имя великой цели.