Запрещенная Таня

— Сейчас многим оформляют.

— А ты откуда знаешь, если сидишь дома?

— Аня говорит, что с их завода многим подписывают заявки на эвакуацию. Правда, вывозят не всех нет транспорта.

— Оформляют, но не вывозят, — криво усмехнулась Татьяна, — узнаю нашу советскую власть. Так по — нашему. Если нет возможности, о нет, но положено и сделаем.

Коля вздохнул.

— Теперь я рада, что у нас закончился кофе. Сейчас я бы не удержалась. Сварила и выпила.

— Тебе надо ехать, — четко сказал Коля из — под своего одеяла, — с твоим здоровьем ты рискуешь и собой и ребенком. Все очень плохо и будет только хуже.

— А ты наконец —то понял.

— Я не дурак, хоть и эпилептик. Понятно, что наши войска не прорвут блокаду. Во всяком случае, быстро. Немцы совсем не такие глупые, как нам показывали. Иначе они бы не доскакали до города от границы за два месяца. А наши совсем не такие уж и орлы как показала война. Тебе надо выбираться из города.

— Как? — посмотрела на него Татьяна.

— Не знаю, но надо это делать и как можно быстрее. В конце концов, ты важный работник.

— Брось, — Татьяна с тоской посмотрела на буфет, в котором еще было немного сахара и сгущенного молока, — это никого не смутило, когда меня закатали в органы. И с Мандельштамом не смутило и с Цветаевой. А я поэт республиканского, даже городского значения. Сейчас ценят ответработников. Проверенных боями большевиков, которые могут, не дрогнув умереть за партию. Но сначала всех за эту партию положат. В Смольном на нас плевать.

— Это описание ситуации, — неожиданно деловито сказал Коля, — но это не решение вопроса. Тебе надо ехать и чем быстрее, тем лучше. Время сейчас важно.

— Ты тоже говоришь описательно, — Татьяна подошла к буфету и открыла его дверцы, — чаю хочешь?

— Пей, — Коля укутался еще сильнее, — позвони маме.

— Так просто? — хмыкнула Татьяна. Она взяла кусочек рафинада и положила в рот.

— А ничего другого нам не придумать. Скажи ей правду.

— По телефону? — Татьяна обернулась к мужу, — вот тогда я действительно быстро отсюда отравлюсь.

— Ты же ведешь свой дневник.

— Веду, но никогда его не опубликую и никому не покажу. Это даже не для истории, а для самой себя. Если его почитают, то никто не посмотрит на все мои заслуги. Реальные и мнимые. Шлепнут без некролога. Думай, что говоришь дорогой.

— А ты можешь, что —то еще предложить? — поинтересовался Коля, — у нас с тобой нет ничего, чтобы выбраться, а твоя мама хоть какой-то выход. Все-таки Москва решает все.

— Москва решает, — протянула Татьяна, — знаешь тихо сказала она, — они с отцом уже давно не живут вместе. Так, что какое-то алиби будет. Это если застукают. А если не прямыми словами, а намеками. Мама знает, что было со мной. Я ей все рассказала. Не говорить прямо, а немного покрутить. Пусть догадается сама.

— Вот именно, — поддержал ее Коля, — пусть догадается сама. И звони с телефона начальника. Их меньше слушают. Во всяком случае, их не слушают глупые телефонистки, а контрразведчики не начнут копать под тебя с твоей мамой.

— Какой ты, однако, конспиратор, — тебе подпольной борьбой заниматься.

— Я книжек много про революцию прочитал. Больше читать было нечего. А там все так. Двойная жизнь, поступки с двойным смыслом.

— Поступки с двойным смыслом, — медленно повторила Татьяна.

33

Следующим днем она подняла трубку своего рабочего телефона. Подняла, подержала на весу эту тяжелую эбонитовую трубку и положила. Наверное, надо позвонить. И она опять подняла трубку. В ее кабинете стоял внутренний телефон, и в трубке не было слышно гудков.

Татьяна прокрутила на диске 002. это был номер заместителя директора политической работе.

Спустя секунду, в трубке раздалось сдавленное:

— Слушаю.

— Здравствуйте, Натан Яковлевич, это Бертольц.

— Здравствуйте Татьяна ээээ Васильевна.

— Мне необходимо позвонить в Москву.

— Хорошо. А в чем дело?

— Понимаете, Натан Яковлевич, сейчас все звонки лимитируют. Позвонить в Москву по личному делу вообще не возможно.

— Хорошо это понимаю, — отозвалась трубка.

— А мне необходимо позвонить маме.

Телефон замолчал, и Татьяна поняла, что же сейчас говорит про себя ее собеседник.

— Понимаете, — быстро сказала Татьяна, — она там, в Москве, а мы с отцом живем здесь. И у него и у нее больное сердце, мне надо успокоить ее, что все нормально. А телеграммам она уже не верит.

— Хорошо, Татьяна Васильева, — ответил спустя паузу собеседник, — хорошо. Вы можете позвонить от меня. Я надеюсь, что ваша мама сейчас дома?

— Нет, Натан Яковлевич, — ответила Татьяна, — она сейчас на работе. Я хочу позвонить ей на рабочий телефон.

— Хорошо. Поднимайтесь ко мне. И звоните, пока не начался обстрел или налет.

Татьяна быстро преодолела три этажа и вошла в большой кабинет, обшитый дубовой фанерой.

Натан Яковлевич, — грузный мужчина небольшого роста с мешками под глазами и лысиной прикрытой со всех сторон волосами, кивнул ей на телефон.

Она быстро подняла трубку. Неожиданно Натан Яковлевич нажал на рычаг:

— Совсем забыл Татьяна Васильевна, там знают мой голос. А звонить надо по межгороду.

Он взял трубку из ее руки и сказал:

— Соедините с Москвой.