Запрет на любовь

— Ты осознаёшь, что это уже ни фига не забавно? На меня косо смотрят, Абрамов.

— Дура. Они просто тебе завидуют, — бросает он равнодушно.

— Завидуют чему? Наличию навязчивого ухажёра?

— Настойчивого, — исправляет меня он.

— Я сказала то, что сказала! — злюсь, прожигая взглядом его спину. — Твои поступки напрямую затрагивают другого человека. Так не должно быть!

— Слушай, чё плохого я тебе сделал по факту? — спрашивает, не отрываясь от своего занятия.

— Ты вообще не уважаешь моё мнение. Столько раз просила оставить меня в покое! Слово «нет» совсем никак не понимаешь? Оно звучало многократно. Ничего не изменят цветы-мишки и вот эти письма Онегина к Татьяне!

Молчит.

«Твоё холодное сердце не оттает, нет

И всё, что происходит, для тебя лишь бред

Окей, оставь тонуть в немом отчаянии

Писать тебе эти строки, не спать ночами и…

Просто болеть тобой от лета до зимы

И рисовать картины с пресловутым «мы»

Твоя рука в моей, море у наших ног

Твои глаза напротив, я их забыть не смог

Очередное творение появилось тут утром и уже разошлось на цитаты по чатам.

— Слышишь, Абрамов?

Жуёт жвачку с невозмутимым фэйсом, со скрипом оттирая чёрный фломастер, коим исписано стекло.

В моменте его показное безразличие к тому, что я говорю, бесит так сильно, что не выдерживаю и позволяю себе сказать следующее:

— Где гордость в конце-концов? Есть она у тебя или нет? Сколько можно унижаться?

Разворачивается ко мне и сразу отмечаю, как изменилось его настроение.

— А в чём конкретно унижение, Джугели? — прищуривается.

— Да во всём! Ты ведёшь себя как настырный обиженный мальчишка. Отказали тебе. Прими с достоинством и смирись. К чему весь этот террор?

— Террор… — повторяя за мной, перекатывает на языке это слово.

— Да. Я устала, ясно? Ты мешаешь мне спокойно жить. Каждое утро начинается с того, что я не хочу сюда идти!

— Типа из-за меня? — уточняет, хмыкнув.

— А из-за кого же? Твоё навязчивое внимание преследует меня уже энное количество времени. Куда от тебя деться, Господи? — качаю головой. — Старшая школа в Красоморске всего одна. В соседний город мне, что ли, прикажешь переводиться? Выбора не оставляешь получается.

Кивает.

Бросает тряпку на подоконник. Засучив рукава белой рубашки, открывает кран с горячей водой и моет руки.

Наблюдаю за ним, прикоснувшись лбом к холодному зеркалу.

Напряжённый профиль. Стиснутые челюсти. Проступившие желваки. Поджатые губы. Хмурый взгляд.

Сглотнув шершавый ком, вставший в горле, произношу:

— Всё было нормально, пока мы дружили.

— На хрен мне не сдалась твоя дружба.

Закрывает кран. Выдирает бумажное полотенце.

— Очень жаль, что не сдалась, — чувствую, как зудят глаза. Вот-вот слёзы горячие проступят. — Раньше мне казалось, что…

— Тебе казалось, — перебивает зло.

— Это ты всё испортил. Сам виноват.

— Виноват в чём? — нецензурно выражается. — Ты думала, будет так, как удобно тебе? Ни хрена подобного, Джугели.

Выбрасывает в урну смятые бумажки. Забирает с подоконника портфель.

— Я хочу как раньше… — выпаливаю тихо. Беспомощно.

Хоть и говорю, что достал меня, но скучаю ведь. Так сильно скучаю по тому времени, что проводили вместе. Мне этого очень-очень не хватает.

— Как раньше уже не будет.

Закинув рюкзак на плечо, направляется к двери, однако перед тем как уйти, останавливается напротив, в момент повышая уровень тревоги, которую я и без того испытываю.

Смотрит воспалёнными глазами, с потрескавшимися на белках от недосыпа сосудами. Медленно изучает вблизи моё лицо, пока у меня внутри, за грудиной, самый настоящий апокалипсис разворачивается.

Бах-бах-бах.

Сердце, качающее кровь на пределе своих возможностей, лупится о рёбра с таким грохотом, что гулкой пульсацией отдаётся этот бешеный ритм и в ушах, и в глотке.

Вновь ощущаю себя неспособной выдержать этот его взгляд, выражающий нечто такое, отчего опять адски жжёт в солнечном сплетении.

Вопреки тому, что чувствую, стойко держусь до последнего.

Замечаю, как яростно бьётся жилка на его шее за расслабленным воротом рубашки.

Не дышу, казалось бы. Но всё равно проникает в ноздри его запах. Будоражащий и крайне волнующий.

Не моргаю. Чтобы не смахнуть случайно с ресниц предательскую влагу.

Не двигаюсь.

Замерла пустой, неживой статуей.

— Марсель…

Разрываюсь от противоречий, кипящих внутри.

Прогнать его хочу и одновременно с тем обнять крепко-крепко.

Разве это нормально? Нет.

Опускает взгляд на мои потрескавшиеся губы и я, не выдержав напряжения в двести двадцать вольт, резко и шумно выдыхаю свою дрожь.

— Не надо никуда переводиться, Джугели.

Это произносит, уже глядя в глаза. После чего просто уходит, оставляя меня наедине с ворохом беспокойных мыслей.

Прислонившись взмокшей спиной к холодной плитке, прикрываю веки и стою так до тех пор, пока гнетущую тишину не прерывает трель звонка.

Глава 40