Запретам вопреки

Секретарь тоже встал и слишком быстро для полноватого человека ушел, кажется, даже и не попрощавшись. Он был зол на капитана еще и за то, что тот не дал ему возможности высказать главное, ради чего он и приехал. Не иметь никакого дела с антиправительственными силами! Вот что он должен быть сказать этому грубияну. В стране уже не один год шла настоящая война с мятежниками. Считалось, что бои происходили где-то очень далеко. Но было видно, как со столичной окраины несколько раз в день взмывают в небо пятнистые "фантомы" и летят на север бомбить и обстреливать позиции повстанцев. На улицах, тем временем, появлялись листки на стенах домов с текстами на английском и местных языках. В них говорилось: "Народ взялся за оружие, чтобы свергнуть ненавистную правящую клику, продавшуюся западным неоколониалистам и заокеанским империалистам. И волю народа не сломить!"

Секретарь посольства твердо знал, что его страна не должна ни во что вмешиваться. А команда на этом надоевшем всем судне, к сожалению, не имеет других паспортов, кроме российских. Сидя в машине и обдуваемый все еще свежим ветерком, секретарь оглянулся туда, где остался главный порт страны, а в нем эта, застрявшая по чьей-то дурости, "Ладога". А вдруг у них появится связь с мятежниками? Мало ли чего. И тогда он подумал, что если грянет скандал и вся команда окажется в тюрьме, извлекать ее из туземного узилища посольство не будет. Пусть отсиживают весь свой срок.

Безденежье угнетало Свирина и это замечал Эльяс Халид, который занимался разными торговыми и околоторговыми делами, имел несколько лавок и даже небольшую пекарню. Хлеб вчерашней выпечки у него шел по очень заниженной цене. Вот он сегодня неожиданно предложил, чтобы Свирин взял на себя снабжение "Ладоги" хлебом и, поскольку он покупался большой партией, Эльяс делал еще одну скидку, а также и за то, что продает единоверцам, что он не раз подчеркивал. На его груди сквозь широко расстегнутый ворот рубахи с красноречивой наглядностью красовался большой, серебряный крест, формой напоминающий коптский. Ведь Эльяс был православным христианином, правда, какого-то там несторианского толка.

— У вас много хлеба едят, — одобрительно отмечал Эльяс, — у нас, в Сирии тоже. Хлеб — основа всей жизни. Давай выпьем пива и я тебе предложу кое-что еще. Недостаток денег знаешь в чем? А в том, что их всегда мало. Ну, для большинства человечества. А африканцы говорят, что лучше иметь что-нибудь, чем ничего. Ты со мной согласен?

— Хорошо говоришь, Эльяс, — одобрил слова сирийца Свирин, с удовольствием сделав пару хороших глотков. Даже пива он не мог себе позволить в последнее время. Разве это жизнь?

— Знаешь, есть такая поговорка у нас, — сказал, глядя на Свирина, сириец, — что чужестранец чужестранцу брат. А мы оба чужие в этой стране.

Эльяс еще и посмотрел на Свирина с сочувственной доверительностью в подтверждение своих слов.

— Слушай, Игор, вам, я слышал, уже давно судовладелец не платит. Как можно так жить? Терпение, говорят у нас, вещь похвальная, если не терпеть всю жизнь. Хочешь, я тебе иногда буду давать заработать? Съездить надо туда-сюда с партией товара, проследить, чтобы все хорошо сгрузили. Бумаги все будут подписаны. Я позвоню, чтобы тебя ждали. То, что с товаром приедет не африканец и не азиат, это здесь внушает доверие. Это даже говорит о солидности фирмы.

Было видно, что Эльяс хотел еще что-то сказать Свирину и он начал немного издалека. Но перед этим он наполнил пивом высокий стакан гостя.

— У нас в Сирии говорят, что слово, сказанное к месту, стоит целого верблюда. А неуместное высказывание ничего не стоит. Но я все же скажу тебе, Игор, то, что слышал от других.

При этом Эльяс оглянулся на запертую дверь и продолжал:

— Один из ваших, мне говорили, неплохие деньги зарабатывает, но может плохо кончить.

— Кто же это? — с вялым любопытством спросил Свирин.

— Имени не знаю. Худощавый такой, с темными волосами, ходит весь в белом, как колониальный англичанин из старого фильма.

Свирин начинал догадываться, но решил промолчать. Он вспомнил, как он поздно ночью пробегал по коридору жилой палубы и в приоткрытую дверь каюты, где жил Каминский, увидел пару бутылок на столе и гору разной соблазнительной снеди. В каюте горел свет, тогда еще ток на судно подавали. Каминский его не видел: на коленях у него сидела мулатка в мини-юбке и ее курчавая голова заслоняла лицо хозяина каюты. А он уже был достаточно пьян, чтобы обращать внимание на дверь.

Эльяс потрогал седеющие усы и с замаскированным равнодушием сказал:

— Так вот, этот ваш может плохо кончить. Дело в том, что владелец одного сомнительного заведения очень хотел найти белого управляющего. Фиктивного, для представительности. Вот ваш морячок, кажется, и играет эту роль. А в этом заведении не только ночной бар, там и игорный притон, и наркотики можно достать, и девочки есть по вызову. Я-то знаю.

— Его следует предупредить? — неуверенно спросил Свирин, хотя симпатий к тому, о ком шла речь, не чувствовал.

— Можешь, конечно. Только на меня не ссылайся. Это дело опасное.