Запретная королева

– Флирт?! – Сдерживая желание отвесить Эдмунду пощечину, я крепко зажала брошь в кулаке и от вновь охватившей меня ярости перешла на французский. – Mon Dieu![37] Да как вы смеете оскорблять и бесчестить мою любовь, которую я дарила вам свободно и искренне, как вы смеете сравнивать ее с тривиальным флиртом? Вот я действительно вас любила, веря, что вы человек чести. В конце концов мне, наверное, следует быть благодарной Глостеру за то, что он избавил меня от такого неверного, малодушного мужа. И мне до глубины души жаль вашу будущую жену.

Эдмунд отшатнулся, как будто на самом деле получил от меня пощечину.

– Мне не остается ничего иного, кроме как попробовать оправдаться, – резко ответил он. – Для меня это было бы все равно, что добровольно лечь в гроб, ведь мне не исполнилось еще и двадцати. Вы ожидали от меня слишком многого…

– Знаю. И это самое печальное.

Потому что это, конечно же, чистая правда. Было бы жестоко привязывать Эдмунда к себе, лишая его тем самым надежды на жизнь, ради которой он был рожден и воспитан. Это было бы неправильно с моей стороны, и, понимая это, я должна была бы отступить.

– Возьмите это. – Я снова раскрыла ладонь, и брошь тут же заиграла всеми красками жизни.

Эдмунд продолжал оставаться неподвижным, глядя на меня со странным выражением смятения и вызова, и я положила украшение на каменный выступ окна.

– Я любила вас, Эдмунд. И все прекрасно понимаю. Я бы сама избавила вас от обязательств, но у вас не хватило смелости встретиться со мной лицом к лицу. Вы не тот, кем пытаетесь казаться. Прежде я этого не понимала.

Я обошла его и, сопровождаемая Гилье, удалилась. Я не оборачивалась, несмотря на то что сердце мое обливалось слезами, скорбя по человеку, которого я потеряла. Может быть, хотя бы теперь Эдмунд передумает, догонит меня и скажет, что его любовь по-прежнему сильна и с ней нельзя не считаться? Еще несколько долгих мгновений сердце гулко стучало у меня в ушах: я ожидала услышать громкие приближающиеся шаги и просьбу остановиться.

Екатерина, не покидайте меня!

Но, конечно же, этого так и не произошло. Когда у самого выхода я все-таки оглянулась, – потому что не смогла удержаться, – Бофорта уже не было видно. Тогда я бросила взгляд на каменный выступ у окна, где в лучах заходящего солнца должен был играть яркими красками – красной, синей и золотой – его подарок. Но там было серо и пусто. Эдмунд забрал брошь. Возможно, когда-нибудь она украсит корсаж дамы, которую он сочтет достойной быть невестой Бофорта – в полном соответствии с требованиями закона.

Может быть, Эдмунд все-таки любил меня? Но чего стоит такая любовь, ведь она слишком слаба, чтобы противостоять мирским преградам. Он хладнокровно отказался от меня, погубив мое счастье. И моя любовь к нему тотчас же рассыпалась в прах у моих ног. Не думала я, что он окажется таким пустым и непоследовательным.

В этот миг ослепительного откровения мне вдруг подумалось: возможно, и я не любила Эдмунда по-настоящему. Одинокая и покинутая, влекомая рукой опытного обольстителя, я угодила в фатальную, сверкающую страстной одержимостью ловушку, чтобы стать жертвой на алтаре честолюбивых Бофортов.

Но теперь с безумием влюбленности было покончено.

Глава одиннадцатая

Когда умер Генрих, мое одиночество не знало границ. Дух мой сковали цепи страдания, и я словно погрузилась в беспросветную тьму, как будто меня насильно укрыли от солнечного тепла непроницаемым бархатным плащом. Эдмунд отверг меня не по-рыцарски, неблагородно, сделав выбор в пользу личного успеха и отказавшись от того, что могло бы стать любовью, способной растопить его ледяное сердце; все это оставило в моей душе опустошение.

Но если после ухода Генриха я погрузилась в отчаяние, на этот раз я не поддалась унынию и меланхолии. Гнев и обида пронеслись сквозь меня очистительным порывом ветра, освободив от желания рыдать, оплакивать свое одиночество и обдумывать бесконечную изоляцию. Ярость звенела у меня в крови, вызывая почти такие же волнующие вибрации, какие я испытывала в объятиях Эдмунда Бофорта той фатальной Двенадцатой ночью. Это была горячая, непредсказуемая эмоция, однако мое сердце оставалось твердым, как кусок гранита или, точнее, осколок льда, в котором замерзли мои слезы.

Гнев мой был направлен не только на Бофорта – я и себя отчитывала самыми резкими словами. Как можно было позволить так увлечь себя, так запутать? Как можно было не разглядеть в пустых обещаниях то, чем они были на самом деле? Мне не нужна была любовь мужчины лишь для того, чтобы доживать свой век, чувствуя удовлетворение. Очевидно, я как женщина неспособна притягивать любовь: ни Генрих, ни Эдмунд не увидели во мне предмета сильной привязанности. Как могла я оказаться настолько слабой, соблазнившись объятиями Эдмунда, словно мышь кусочком сыра, заманчиво положенным в губительную мышеловку? О, я ужасно злилась на себя.