Запретная любовь

Елена была чуть полноватой, приятной наружности, и Шипицин, восприняв слова секретаря как сигнал к действию, начал ухаживать за его дочкой. Скоро они поженились, и Шипицин возглавил комсомол района. Уже через месяц понял, что с женитьбой он поторопился, но о разводе даже и не думал, не хотелось терять достигнутого, да и были радужные перспективы, и он покорно тянул супружескую лямку. Елена оказалась властной, ленивой, закатывала каждый день истерику, если видела его с другой женщиной, и даже могла ударить тем, что было под рукой. Между тем Шипицин вступил в партию, и тесть перетянул его в райком. Через несколько лет тестя перевели в область, и он способствовал тому, чтобы Шипицин стал во главе района. И на этом застопорилось, организатор он был никудышный, и было ясно, что выше райкома ему не подняться. К тому же тесть неожиданно умер и ничем не мог ему помочь. Жена в нем окончательно разочаровалась, во время ссоры называла его бездарным и напоминала, кому он обязан карьерой. В районе поползли слухи о ее изменах. Шипицину тоже понравилась пышнотелая завуч школы, которая симпатизировала ему, и Шипицин даже проводил ее однажды, но дальше этого дело не пошло. Он испугался за свое место и больше пышнотелую не провожал, а полностью окунулся в работу, стараясь не замечать ни прелестей женских фигур, ни разговоров об изменах жены.

Когда после заседания бюро, на котором исключили Алексеева, он пришел домой, Елена спросила:

– Ну что, линчевали Ромео? Сами бездушные, как рыбы, неспособные любить, так не мешайте другим. Трусливые, держитесь зубами за должности, а любить надо иметь смелость.

– Ты больно способна, – съязвил, намекая на ее связи, Шипицин.

– Да, я способна любить, но кругом одни бездушные рыбы, и ты среди них главный. А Алексеев молодец, хоть один настоящий мужчина нашелся в районе, да немка его молодчина. А вам завидно, вы бы и рады, да трусливы. Испоганили хорошим людям жизнь…

В самом ли деле Елена так думала или говорила, чтобы досадить мужу, но для Шипицина ее слова прозвучали приговором, обвинительным приговором всей его жизни. И сейчас, по пути в свой кабинет, он зло подумал про Боровикова – убьет человека и глазом не моргнет, а тоже о любви болтает. Вспоминают они с женой… Что они могут вспомнить? Козлы!

А Боровиков думал о другом, он, как и Шипицин, понял: Марта может сознаться в чем угодно, хоть в убийстве, но от Алексеева даже под пытками не откажется. Да это особо и не нужно, разве что Шипицину. А у него впервые за несколько лет появилась возможность напомнить начальству о себе. Преступная организация, поставившая своей целью уничтожение сотрудников НКВД и работников Советской власти – это дело заметят не только в области, но и в Союзе. Надо только дожать Алексеева и как можно скорее, используя его немку.

В эту ночь допрос Алексеева вели сразу два следователя, Усачев и Никифоров. Вопросы были те же. Когда вошел в преступную организацию Горохова и Саморцева, какая цель была у организации? Кто был в ней старшим? Была ли она связана с Якутском? Есть ли свой человек в органах? Кто предупредил о доносе Березовского? Но что-то в поведении следователей настораживало Алексеева, казалось, их совсем не интересовали его ответы, они не угрожали, не били, да и вопросы задавали как-то механически. А вскоре прекратили совсем, и после недолгого молчания Усачев сказал:

– Значит, не хочешь признаваться? Так вот, в том, что сейчас здесь произойдет, виноват ты.

Усачев приоткрыл дверь и крикнул:

– Введите арестованную!

Сердце у Алексеева тихо ухнуло: Марта!

И он не ошибся, ввели Марту.

– Узнаешь? – Никифоров подошел, встал у Алексеева за спиной.

Алексеев его не слышал: Марта, перед ним стояла его Марта. Легкая улыбка тронула ее губы, глаза, хмурые, настороженные, счастливо открылись, когда она увидела мужа.

– Марта! Любимая! – беззвучно открывая рот, немо прокричал Алексеев.

– Ганя! Милый! – ответили ее губы и глаза.

– Алексеев. Алексеев! Оглох, что ли? – стукнул по столу кулаком Усачев. – У тебя есть несколько минут, чтобы написать признательные показания, иначе вы оба пожалеете.

– Мне не в чем признаваться, я невиновен.

– Ты сам этого захотел, – Усачев шагнул к Марте, ударом в лицо сбил с ног и стал пинать.

Марта согнулась калачиком, загораживая живот. Алексеев кинулся было к Усачеву, но Никифоров схватил его за волосы и, заламывая руку, сказал:

– Смотри, сука, смотри!

– Отпустите ее! Я все подпишу! – чуть не плача, закричал Алексеев. – Отпустите! Я подпишу!

– Вот так-то, – отходя от Марты, проговорил довольный Усачев, – давно бы так, – и, повернувшись к Никифорову, сказал: – Да не держи ты его. Все.

Никифоров отпустил волосы Алексеева, но когда тот рванулся к Марте, снова схватил и прижал к табурету:

– Сидеть! И ты вставай, разлеглась.

Усачев приоткрыл дверь, крикнул:

– Уведите арестованную.

Марта, вытирая с губы кровь, смотрела на мужа, в ее глазах было все: и любовь, и жалость, но не было слез. Это заметил Никифоров и удивленно сказал:

– Гляди, даже не расплакалась.

Усачев закрыл за Мартой дверь и, потирая руки, сказал: