Запретная любовь

– Пиши, Алексеев, пиши все подробно, какую роль в организации играли Егоров, Горохов и Саморцев, какова цель вашей организации? А мы тебе подскажем, как написать правильно…

Тут его взгляд уперся в Алексеева, который держался обеими руками за сердце, на лице его выступила бледность.

– Эй, что с тобой? Да что это с ним, черт побери?

Алексеев стал медленно валиться на пол, хватаясь за стол.

– Держи его! Этого еще не хватало. Алексеев, ты живой? Держись. Чего раскис? Давай веди его в камеру, пусть отлежится. Не дай бог загнется.

– А признательные показания?

– Ты что, не видишь, какой он? Никуда теперь не денется. Очухается и напишет. День подождем. А если сдохнет, вообще дело загубим. Веди. И скажи в камере, пусть присмотрят за ним. Держись, Алексеев, чего раскис, как баба. Ты нам еще нужен.

– Может, вызвать врача, пусть посмотрит?

– Не стоит, нежелательно, чтоб кто-то видел его синяки и кровоподтеки. Выживет так выживет, а нет так нет. Но лучше, чтоб выжил. Веди.

Усачев вернулся к столу, закрыл папку и положил на нее ладонь. Надо же, как он воспринял! Действительно любит Марту. А если бы пинали на моих глазах Зою? Усачев представил на месте Марты жену и тяжело вздохнул. Бог свидетель, он не хотел бить Марту, но он солдат и обязан подчиняться приказам. Зато появился результат. Цель оправдывает средства. Тот, кто это сказал, наверное, работал в органах. Да и потом, разве бы он тронул Марту, не упрямься Алексеев? Эти подследственные не понимают главного, раз уж они попали сюда, не стоит запираться, тогда не будет побоев, не будет болеть и сердце. Черт, не ожидал, что Алексеев такой чувствительный. Если окочурится, Боровиков с нас три шкуры спустит. Не умирай, Алексеев, еще не время…

Но Алексеев, успокоив встревоженных Глушкова и Клепикова, мол, все отпустило, лежал на нарах, закрыв глаза, и думал: как там Марта? Сволочи, разве можно бить женщину, да к тому же беременную? И что ему делать в такой ситуации? Сценку с больным сердцем он разыграл, недаром несколько лет участвовал в художественной самодеятельности. Вот и пригодилось. Ему нужно было время, чтобы все хорошо обдумать, и он этого добился. Получается, у него нет выхода. Если не напишет признательные показания, они снова начнут избивать Марту, а если напишет, то подставит под удар не только себя, но еще и невинных людей. Неужели у Ойунского и других тоже вот так выбивали признания и объявляли врагами народа? Лично он никогда не верил во враждебную деятельность поэта, достаточно прочитать его стихотворения – и убедишься в этом. А что делать ему? Выход один – уйти из жизни. Марта сразу станет им неинтересна, возможно, и Саморцева с Гороховым перестанут обвинять в терроризме. Он же не дал показания против них. Но как уйти из жизни? Как это сделать? Он поступит, так как говорил отец, нельзя, чтоб безвинные люди пострадали из-за него. Марта поймет его уход, да и мама… Милая Марта. Как она там?

Алексеев так и не понял, когда к нему пришло единственное правильное решение, как уйти из жизни, то ли во сне, то ли перед тем, как уснуть. Не помнил эти минуты, мгновения между бодрствованием и сном. Но решение было неожиданное, рискованное и трудновыполнимое.

А Марта не могла уснуть, и не боль во всем теле была в этом виновата. О Гане, о нем были ее мысли – похудел, на лице следы побоев. В каком преступлении принуждают они Ганю признаться? Марта уже поняла, что сломать Ганю они не смогли, для того и начали избивать ее на глазах мужа. Скоты. Фашисты. Марта тихо заплакала, сдерживая рыдания.

Утром Маша ахнула, глядя на Марту:

– Тебя били? Вон как губа распухла, и кровь. Говорила я тебе, откажись от мужа. Мужика найти можно, хоть и трудно в наше время, но можно. А коль здоровье потеряешь, то навсегда. Да и наконец-то о ребенке подумай. Ты же мать, пусть и не родившегося дитя. А о чем в первую очередь думает мать?

Роза усмехнулась, скривилась, словно от зубной боли, но промолчала.

– Я на твоем месте ни минуты бы не задумывалась, – продолжала Маша.

– Ты что, не любила своего мужа?

– Как это не любила? – обиделась Маша. – Еще как любила, он у меня, знаешь, какой был…

– И предала бы, ни минуты не задумываясь?

– Я, да я… – Маша замолчала, закрыла лицо руками и некоторое время сидела так, потом решительно убрала руки. – Пусть Петя простит меня там, на небесах, но ради детей я бы от него отказалась. Дети – главное. Да и вообще, в природе так устроено: самка окрашена в серый цвет, самец в яркий, потому как самка должна жить. Вот возьмите утку и селезня…

– Подожди, – остановила ее Марта, – уж больно знакомые песни ты поешь. Скажи, что тебе пообещали, раз ты так стараешься меня уговорить?

– Да ты что, девка, ополоумела? – вскочила, краснея, Маша. – Выдумала. Я к тебе по-человечески, все же старше тебя, многое повидала, вот и советую.

– А врать не научилась. Так что тебе следователь за меня пообещал?

– Да никто мне ничего не обещал.

– Раз никто не обещал, то и не лезь ко мне со своими советами, у меня своя голова на плечах, как-нибудь сама разберусь, как мне поступать.