Запретная зона

— Поскольку у меня жесткий режим, — сказал он, — и я с утра не пью, побереги эту жидкость до нашего возвращения из театра.

— Из какого еще театра? — улыбнулся довольный Петр.

— Не из анатомического, к которому ты наверняка привык, и даже не из театра военных действий, а из Учебного театра ГИТИСа, куда тебя персонально приглашает тамошняя прима Вероника Сабурова на премьеру спектакля по пьесе великого вьетнамского композитора Расула Гамзатова «Чайка». Надеюсь, ты не созвал гостей на свой сомнительный праздник?

— Почему ты на это надеешься?

— Потому что прима просила быть непременно, А сейчас — извини, мне нужно бежать. Ровно в шесть часов вечера после войны я за тобой заеду.

Женька изобразил бег на месте, потом набрал скорость и побежал к двери.

— Погоди, погоди, ты хоть спросил…

— Галстук не забудь! — донеслось с лестничной площадки этажом ниже.

К восьми часам Женька уже пробежал свои тридцать километров. Мозг освободился от неприятных мыслей, мучивших его со вчерашнего вечера, и теперь был занят составлением планов. День обещал быть хорошим и увенчаться большим сабантуем в честь Никиной премьеры и юбилея Петра.

Ника звонила вчера в десять.

— Женечка, приветик. Узнал?

— С трудом, Саррочка.

— Какая еще Саррочка? — голос ее потускнел.

— Как — какая? Бернар…

Ника засмеялась.

— Откуда ты про нее знаешь?

— Милая, ты думаешь, я, кроме Кони и Ломброзо, никого не знаю? Ошибаешься, ведь я кинолог-любитель, и имя родоначальницы ныне всемирно известной породы сенбернаров мне хорошо известно.

Приступ смеха длился около минуты.

— Ой, не могу! Женечка, а у меня завтра выпуск.

— В школе?

— В какой школе, дурачок? В институте.

— А ты что, уже институт закончила, что ли?

— Я так глупа?

— Ты так юна, Ника!

— Спасибо. Итак, я тебя приглашаю на премьеру. Придешь?

Когда-то Женька снимал комнату неподалеку от теперешней своей квартиры, Ника была его соседкой. Тоненькая, невысокого роста, с косичками и большими наивными глазами, она производила впечатление гимназистки. Видимо, ей тоже хотелось выглядеть взрослее, а потому она изысканно одевалась, носила туфли на шпильках, и тайком от родителей покуривала Женькин «Кэмел».

— А можно я не один приду? — спросил Женька.

Она растерянно замолчала. По ее интонациям, по особым знакам внимания Женька всегда чувствовал, что не безразличен ей, но относился к ней только как к соседской девчонке и не более.

— Я оставлю контрамарку на двоих на твое имя, — сказала она сухо.

— Погоди, погоди, я заеду за тобой. Во сколько…

— Спектакль в семь тридцать, но мне надо пораньше. Ты не заезжай, мы все вместе поедем — отец, мама и Колька. До встречи!..

Женька распахнул балконную дверь, взобрался по стремянке и подвесил на крюк стокилограммовый мешок. Предстояло нанести по нему пятьсот ударов каждой конечностью.

Отработав на мешке, он принял душ, переоделся и по обыкновению погрузился в медитацию, изо всех сил заставляя себя не думать о вчерашних событиях.

«Мое сознание спокойно, как ледяное озеро…

Ничто не в состоянии вывести меня из душевного равновесия…

Мое тело полностью расслаблено…

У меня нет никаких забот…

Жизнь прекрасна и легка…

Я ничей…

Я свободен… свободен…»

Он еще не успел обставить квартиру мебелью. Пружинный матрац, конфискованный у Таньки, недавно купленный торшер, заливавший по вечерам комнату розовым светом, телефон «Панасоник» с автоответчиком, пуфик возле журнального столика — вот и все ее нехитрое убранство, если не считать «груш», макивары, штанги и пары перчаток на гвозде.

Очертания комнаты растворились, взгляд прищуренных глаз сконцентрировался на цветных фотографиях Валерии — у Эйфелевой башни… на фоне Лувра… у Триумфальной арки… за роялем… Наконец, и они оказались размытыми за исключением одной: Валерия стояла на пустынном морском пляже, и от ее фигуры, укутанной черным пальто с поднятым воротником, от седых волн холодного, бескрайнего моря веяло безысходной тоской и одиночеством…