Запретное место

– Этому повезло, – продолжал Йоран. – Ты его нашла. Но многие так и пропали без вести с тех пор, как ты отсюда переехала.

Он посмотрел в окно, помолчал, затем добавил:

– Даже больше, чем обычно.

3

Садясь в машину после посещения музея, Майя услышала сигнал мобильного телефона. Сообщение от Тома. Он благодарил за вчерашнее и цитировал искусствоведа Джона Бергера:

Отношение между тем, что мы видим, и тем, что мы знаем, всегда является весьма зыбким. Каждый вечер мы видим, как заходит солнце. Мы знаем, что это связано с вращением Земли. Однако это объяснение, обусловленное объективным знанием, плохо соотносится с завораживающим видом.

Быть желанным означает максимально приблизиться к ощущению собственного бессмертия[3].

Майя закрыла сообщение и подумала, что надо не забыть ответить на него позднее, когда она не будет чувствовать себя такой усталой.

Они встречались несколько раз – по одному и тому же сценарию. Он приходил к ней домой около шести вечера, оставлял машину, и они шли пешком в ресторан под названием «Скотобойня», располагающийся неподалеку.

Это был маленький ресторанчик всего на пять столиков. Он размещался в только что отремонтированном отеле на том месте, где действительно раньше располагалась скотобойня. Функциональному стилю здания соответствовала каждая деталь интерьера, а в меню – лишь вегетарианские блюда. Своего рода заклинание против истории этого места.

Они ели досыта, пили, сколько хотели, углубляясь в метафизические беседы, потом не спеша возвращались домой. И каждый раз он оставался на ночь. Это было приятно, вне всяких сомнений, однако на всем этом присутствовал некий налет ожидания. Сексуальное общение становилось все более натянутым и лишенным вдохновения.

Майя страдала, видя, как Том всеми силами сопротивляется происходящему. Как бы он ни изворачивался, чтобы поддержать изначальный огонь в отношениях, от этого становилось только хуже. Он стал заискивать, его острый ум утратил былую стройность мысли, превратился в выщипанное пастбище, куда он снова и снова выгонял скот, надеясь удержать ее, не дать ей уплыть в иные воды.

Вчера разговор зашел о критике Шопенгауэром трансцендентального идеализма Канта. Она не очень помнила, удалось ли им прийти к чему-то важному, зато с удовольствием вспоминала ужин: большое блюдо запеченных листьев красной капусты с сыром фета, чудесно приправленным шпинатом и измельченным грецким орехом. На десерт подавали парфе из черной смородины, а затем выдержанный французский коньяк, купленный лично хозяином прошлым летом.

Теперь она ехала домой и думала о другом. По радио звучала пьеса «Для Алины» Арво Пярта: глухой ритм во вступлении, а затем две минуты виртуозно скомпонованных звуков. При этом главная суть проявлялась в тишине между звуками, в ритме между музыкальными молекулами, в насыщенном молчании.

Музыка Пярта выражала то, что являлось отправной точкой для любого талантливого искусства, а именно тихое присутствие. Вневременное существование. Космос внутри каждого человека – вот что ощущалось между звуками в произведениях Пярта.

Она представляла себе это как ничто.

Как то, что есть ничто, а не то, что есть ничто. Как бодрствующую пустоту, скорее открытую, чем опустошенную. То, что является всем. И ничем. Одновременно. Единая жизненная сила, выражающаяся в постоянно изменяемых формах физического мира, очевидно наделенная чувством юмора и страстью к многообразию – одних жуков насчитывается триста пятьдесят тысяч видов. Некоторые из них, передвигаясь, скручивают задними лапами шарики из экскрементов, другие имеют большие рога посередине лба, или антенны, похожие на веера.

Эти физические проявления представлялись Майе лишь внешним слоем действительности, изменчивой оболочкой мнимого многообразия, скрывающей фундаментальное единство всего сущего. В индуизме эта оболочка называется «майя», именно оттуда она взяла свой псевдоним, который постепенно полностью заменил ее настоящее имя Магдалена.

Она думала о тех физических формах, которые только что увидела в музее. Болотные люди. Столько лет пролежавшие в вечной земле, пока над ними сменялись целые эпохи. А теперь их выставляют в герметичных стендах, лишенных жизни, но защищенных от тлена. Как очевидное доказательство того, что не это составляет сущность человека.