Заразные годы

Кому здесь можно поклоняться? Кто всем действительно родной? Из всех верховных деклараций я плакал только над одной. Подчас заходит ум за разум: за что терпеть клубок проблем, восставший Киев, козни с газом, сравненья страшно молвить с кем?! Прибавьте козни злобных вредин, «едра» подгнивший легион… О, как он беден, как он беден. Кто беден более, чем он? Иной надумает лукавить и лицемерно возразит: да ладно, у него страна ведь… Да что ты знаешь, паразит?! Страна ведь, в сущности, Господня, и эта странная страна твоя, казалось бы, сегодня, а послезавтра чья она? Я даже думать не рискую. Страна — не хижина в Крыму: и не продать ее такую, не сдать в аренду никому. Пускай хихикают глумливо, над этой скромностью сострив: квартира, старенькая «Нива» с автоприцепом марки «Скиф»… Да, есть соратники. Но право, легко увидит, кто не слеп: таких соратников орава — весьма сомнительный прицеп. Порой, как сучки в жажде случки, льстецов визгливая орда томится в очереди к ручке, да и не к ручке иногда, но кто же верит этой кодле? Чуть обозначится развал — и все, кто ошивался подле, воскликнут вслух: «Я так и знал». Тут хошь не хошь — предашься сплину. Любой из пафосных ловчил всегда готов ударить в спину… как ты их сам же и учил… Кого приблизил? Кто надежен? По ком проказа не прошлась? Как молвил Мышкину Рогожин — уродцы, князь, людишки, князь! С душком душонка, лобик медный, подлиза, вор и ренегат… Ах, тот и вправду очень бедный, кто этой свитою богат.

Он беден, да. В России плохо служить кумиром и столпом. С его же именем эпоха войдет в учебники потом. Случись кому-то, час не ровен, давать ответ за общий грех — он будет тут один виновен и заклеймен один за всех. Уже сейчас вполне понятно — и предсказуемо вполне, — какие пролежни и пятна тогда увидят на стране; кому пенять на это станем? Лё мизерабль[42], пардон май френч. Бедней считался только Сталин, ваще имевший только френч, но окружение страшнее. Разожрались за сорок лет. Те были просто тонкошеи — у этих шеи вовсе нет.

…Да, он довольствуется малым, но есть пока ресурс один: мы стали главным капиталом, мы никогда не предадим. Мы смотрим на него влюбленно, нам незнакомо слово «лесть», мы пятая его колонна, нам без него ни встать, ни сесть, ни пить, ни есть. Из всей России, что чахнет под его рукой, мы у него одни такие, и он у нас один такой. Иные, стоит ветру дунуть, стремглав помчатся в Новый Свет… Мы ж о другом не можем думать, да больше никого и нет в пространстве нашем заповедном. Иной пиит с лицом свиньи зовет меня Демьяном Бедным за эти опыты мои, — и ладно. Пусть плюются вслед нам! Мы проскочили Рубикон, и мне почетно зваться Бедным, чтоб хоть отчасти быть как он.

Дождливое

Владимир Путин сказал, что сделает все, чтобы избавить телеканал «Дождь» от избыточного влияния контролирующих органов, если это единственная причина, по которой канал не выходит на экраны.

Короче, все. Короче, их простили.

Короче, он в своем привычном стиле махнул рукою, травлю прекратив. Отныне и дождливая погода разрешена. Там не враги народа — там молодой здоровый коллектив. Ошиблись, да. За это, как проказу, их прокляли — и отключили сразу, закрыли воздух, хоть чужой рукой. Но ныне, при смягчившемся режиме, мы дышим, потому что разрешили. Спасибо вам за наш ночной покой.

Вы победитель, скажет Хакамада, — и правильно, Ирина, так и надо. Вы скажете — ирония? Пойму. Он победил бескровно и бездымно, мы как бы жили без герба и гимна, однако получили их в Крыму. Мы даже согласились бы, пожалуй, что Крым нас снова сделал сверхдержавой назло ЮНЕСКО, НАТО и ПАСЕ. Ведь сверхдержава, как сказал бы Пратчетт, — не тот, кто что-то может или значит, но только тот, кого боятся все.