Заразные годы

И хоть бы он совсем нас тут уконтрапупил, возглавил бы Чертей, Зверей и Моторол, обстреливал Донецк, пошел на Мариуполь, всех в Киеве порвал, Одессу запорол, — мы б вытерпели все, почуяв вкус величья, забывши про вранье служилого ворья… Пусть голод, пусть разор, — но и тогда валить я его не взялся, будь на вашем месте я. Когда мы пилим сук, на коем, разрумянясь, уверенно сидим и смотрим делово, — то если «Упадешь!» нам скажет иностранец, утроим наш напор и рухнем на него. Когда нас муж прибьет (мы женщина, допустим), — мы сдачи не дадим в терпении своем, мы вынесем удар с проклятьями и хрустом, но только мужа тронь — мы всякого убьем! Мы будем голодать, кусаться, жрать конину, закончится этил — мы станем пить метил, дадим переморить себя наполовину — чтоб только нас другой никто не захватил. И это не бардак, а высшая свобода, не рабская душа, а отческая честь. Как дети говорят, едва достигнув года, — «Я сам!» И только сам. Ведь дети мы и есть.

Ты верно понял нас, хотя тебе несладко. Ты чувствуешь и сам опасный разогрев. Ты что ж, не хочешь сам свободы и порядка? Да хочешь, ясен пень! Как Кудрин или Греф! Как всякий финансист, ты знаешь — будет хуже. Отечество давно в опасной полосе. Но ты успел понять, что нас нельзя снаружи. Вот, скажем, Горбачев: его любили все, но кто любезен всем — под тем и трон подрубят. Об санкциях у нас желудок не болит. Мы любим только тех, кого никто не любит, и чем сильнее пресс — тем крепче монолит. Россия может быть и жалкою, и нищей, сперва шемякин суд, потом Басманный суд… Но коль отравлен кто несвежей типа пищей — наружные его припарки не спасут. Чужой специалист — опрятен, чисто выбрит, — нам зря сулит массаж. Мы знаем: все он врет. Мы встанем на ноги, когда нас крепко вырвет. Но Боже упаси совать нам пальцы в рот.

Мы помним, сколько раз нас спазмы потрясали. Россия до сих пор бессмертна, вот те крест. Когда нам надоест — мы все устроим сами, но кто же может знать, когда нам надоест? Обиженный щенок, ошибочное слово, случайный перебой воды или тепла — мы в считаные дни наделаем такого, что сном покажутся все ваши «ла-ла-ла». Заезжим знатокам останется уссаться и жалобно признать, что знаний нет ни в ком. Ведь изоляций всех, всех бесконечных санкций не хватит, чтобы так пройтись по нам катком. Неправо о вещах те думают, Шувалов, кто ждет, что нас спасет небесный легион: к чему бояться нам заезжих генералов? Свои для нас страшней, чем сам Наполеон. Мы дружно пилим сук, спеша плотней усесться. Предчувственная дрожь бежит по волосам. Так старый онанист уже не хочет секса: он хочет сам себя. Себя! Но только сам.

Брачное

Вот говорят, что нынче в браке нельзя прожить пятнадцать лет, а я скажу, что это враки, и повторю, что это бред. Я сам, скажу не для пиару, у нас, среди родных полей одну такую знаю пару. Как раз справляют юбилей.

Давно, в эпоху криминала и безвозмездного труда, она его не выбирала. И разве выбор был тогда? Толпилось много швали всякой, но их сосватал хитрый жид. Сказали ей — живи, не вякай… И ничего, и стала жить. Ей ни в одном минувшем браке, коль их свести в один коллаж, протесты, выборы и вяки не дозволялись. Но жила ж! Не занимать ей чувства долга. Пускай шпион, пускай фискал… Хотя что это так надолго — тогда и он не допускал. Но был же муж и с бо́льшим стажем, хоть так бивал ее порой! — и был при этом, прямо скажем, не бог, не царь и не герой.