Заразные годы

Вопрос «Что дальше будет с Надей?» решит не следствие, не суд, но конъюнктура в Украине и порошенковская месть. Мы Украину укорили, но все же там надежда есть, и хоть сатрапы очень грубы, желая нашим подражать, — то, если мы разжали зубы, там тоже могут их разжать. Контраст, конечно, будет режущ — сперва боец, потом беглец, — придется ей искать убежищ внутри России, наконец. Вот так и будет бегать Надя, нигде не ладя очага, — поскольку, на чины не глядя, всегда найдет себе врага, — и повторять, припоминая тюремный кров над головой, что пища в Киеве дурная, зато в России злей конвой. Когда же мы сольемся, братцы, в кромешном равенстве-родстве, и выйдет срок объединяться вам, киевлянам, и Москве, и мы, назло вождям и бандам, как это здесь заведено, опять подпишем меморандум о том, что мы теперь одно, — сольем Великость, Малость, Белость в одну славянскую струю, — она не будет больше бегать.

А снова сядет. Зуб даю.

Комплиментарное

К юбилею «Новой газеты».

Пора признать в рифмованном эссе: я ненавижу «Новую газету». По совести, я ненавижу все, но мы сегодня поздравляем эту. Ее азарт, настойчивость и прыть, плюс вечное хождение по краю, напоминают все, что я забыть давно хочу — и все не забываю. Ее неубиваемый напор — какой-то рудимент эпохи «Взгляда». Зачем она все это до сих пор, когда все это никому не надо? Отстой гораздо хуже, чем застой. Ужасный мир — бездарный, неопрятный. Все жаждут правды, да — но только той, которую они считают правдой. И этого притона дерзких рыл, оплота всей болотной канители никто за четверть века не закрыл. Что, не могли? А может, не хотели? Какой рекорд живучести, отпасть! Какой рекорд устойчивости, что ты! На оборону отвлекалась власть, но есть же люди, есть же патриоты! К суду ли режиссера привлекут, к политике ли — даму полусвета, даст интервью танкист, бурят, якут — везде поспела «Новая газета». Дешевая разводка на ТВ, в Госдуме ли дешевая котлета, массовка ли на митинге в Москве — всех запалила «Новая газета». Старуха ли в избе со стариком, в детдоме ли голодная Козетта, — но слезы всей страны одним платком размазывает «Новая газета». На всех наставлен пристальный лорнет, за всеми их пригляд ежеминутен, и это я еще не Путин, нет. Подумать страшно, если б я был Путин. На всех копают, всем дают совет, все вычислено, каждый шаг замечен, — и это я еще не Сечин, нет. Представить страшно, если б я был Сечин. Да будь я хоть чего-нибудь главой, да будь я мэр хотя б Электростали! А так я их сотрудник рядовой — и то они меня уже достали.

И главное — за двадцать пять-то лет последнюю подобную газету могли бы и прикрыть уже — но нет! Могли перекупить — но денег нету. Возможно, их содержит Вечный жид. Возможно, тут задействован пси-фактор. Им кто-то служит, кто-то ворожит. Песков, возможно, тайный их редактор. Возможно, через тайный телефон, покуда я гадаю тут, растяпа, поддерживает их генсек ООН, архангел Михаил и римский папа. Но даже мировая, блин, война, которую мы ждем с единодушьем, которая сегодня так нужна всем зрителям и, главное, ведущим, — с ней не покончит. В мрачный тот момент, когда бабахнет главная ракета, — из бункера полезет президент, а из другого «Новая газета». И через четверть века, Боже мой, сойдутся отмечать полвека «Новой» Муратов, омерзительно здоровый, и Путин, ослепительно живой.

Понедельник

Пришло пасхальное веселие, пора восторгов безраздельных, — однако после Воскресения всегда приходит понедельник: пора трезвения, старания, сменив воскресную свободу. Он неизбежен. Он заранее. Он начинается в субботу. С утра все снова подморожено, как полагается в апреле; все разговелись, как положено, хотя особо не говели. Блеснул рассвет, проспался пьяница, привычен мир, пригашен пафос; в Синедрион, как прежде, тянется первосвященник Каиафа-с; весь мир под сенью неба серого, но в небо прекратился допуск. Фома как будто бы уверовал, но убедителен и Докинз… На биржу тянутся извозчики — точней, трудяги фирмы Uber; идут суды, строчат доносчики… как будто он воскрес — и умер. И мир — подкидышем без отчества — остался с прежними грехами, как будто крестный ход закончился, прошли, кадилом помахали — и все вдоль прежнего сценария: тоска и склока без просвета, несутся тщетные стенания, выходит «Новая газета», начальству и его подельникам кадит трибун с оскалом дога… Все как всегда по понедельникам. До воскресенья очень долго. Для хамоватого бездельника смешны любые потрясенья. Мы доживем до понедельника — и позабудем воскресенье.