Заразные годы

Пойми, у нас народу очень много. Ничуть не меньше Лондона Москва и вся бурлит, почти как Украина. Валяются такие вещества — не представляешь! Вплоть до кокаина. Снимите ваши темные очки, не очерняйте образ русской власти! Я прессу контролирую почти. Кинопрокат. Росгвардию… отчасти. Но всех держать за ворот не могу. Я двадцать лет вертелся, как на шиле. Включил своих — Песков несет пургу, включаю вас — Глушкова задушили! Как уследишь? Предлогов миллион. И что мне делать с вашим захолустьем, зачем бы мне обмененный шпион?

ОНА:

Чтоб запугать оставшихся.

ОН:

Допустим. Но все же не бери меня на понт, а лучше, с точки зрения британки, прикинь, что от тебя сбежал Джеймс Бонд и попросил приюта на Лубянке. Что, не отравишь, сорри за вопрос? Обидно же! Мы, чай, не из железа! Да я бы лично яд ему поднес. Я не люблю изменников, Тереза. Уж если, падла, пересек межу — предашь опять. Ты всюду посторонний. На Сноудена, веришь ли, гляжу — прикидываю: газ или полоний? Но ты мою риторику, Терез, не принимай с обидой, ясен перец. Я на рожон бы сроду не полез, но я же там последний европеец! Россия ведь грознее, чем Чечня. Она сурова, хоть и не речиста. Там если бы не выбрали меня — то выбрали бы полного фашиста. А изберусь — и сразу же молчок! Я вовсе не люблю ходить по краю. Ведь ты же знаешь, я не новичок…

ТЕРЕЗА:

Я этого как раз-таки не знаю. За ваш постыдный акт, за двух калек, за ядами пропитанную ветошь я… (упавшим голосом) Высылаю двадцать человек.

ОН (счастливым шепотом):

Ну, слава Богу! (Громко, радостно) Ты за все ответишь!

Савченковское

Есть невоспитанные дяди, навзрыд кричащие почти: ну что же ты, защитник Нади? Пойди и снова защити! Что ж, я готов. Мы с ней знакомы. Мне жаль, что Надя под замком. Кто мечет молнии и громы, тот с нею точно не знаком. В сей ситуации неловкой — есть слово славное «мура» — я не смеюсь над голодовкой, хотя, казалось бы, пора. Пускай злорадно выжидает хоть тот, хоть здешний троглодит — мне не смешно, что голодает, и не забавно, что сидит. Я сроков не люблю условных, и безусловных, и иных, я брал бы только уголовных, причем совсем уже свиных; словами давними своими я поступиться не хотю. Я самого (впишите имя), когда придется, защитю. И я скажу: свободу Наде. Ей нынче стало тяжелей. Держи, известно, ум во аде, а сам терпи и всех жалей.

Я знал, что Надя не поладит ни с этой властью, ни с другой, что мягкой лапкой не погладит, своих поклонников осадит — и в результате снова сядет, как всякий истинный изгой. Всегда так было, вот и ныне. Она со Штирлицем в родстве: сначала он сидел в Берлине, потом, как водится, в Москве. Ату, героя мы уроем. Герой всегда немного псих. Уж тот, кто сделался героем, всегда чужой среди своих. Был миг судебного провала: полгода Новиков в суде доказывал — не убивала! Но не поверили нигде. Чтоб гневом праведным налиться, теперь годится всякий бред: «Она убила журналиста!» — хотя доказано, что нет. Зато теперь, в Верховной раде, от порошенковских щедрот — не издевайтесь, Бога ради, — уже ей шьют переворот. Она Кремлю служила, гаду, ее завербовали, ать, она взорвать хотела Раду и уцелевших расстрелять. Поверят все. А кто не верит — буквально этого и жду, — тому, должно быть, срок отмерят за недоверие к вождю. Мне безразличны рубль и гривна, мне только правда дорога, — но это, право, видеть дивно, как мы копируем врага! Уже и в плане пропаганды мы вместе, злобы не тая, сползли на уровень Уганды (хотя за что Уганду я?). Интеллигенция в заплатах, бюджет растащен и кредит, и всюду ищут виноватых, а вот и Савченко сидит. Вся симметрия образцова, привет спецслужбам и суду. Осталось вытащить Сенцова и посадить за диссиду.

Она не ангел ни секунды (кто ангел в наши времена?). Ей, верно, дали бы цикуты, живи в Античности она. Я на нее смотрю с испугом, поскольку слишком мягкотел, и я бы ни врагом, ни другом иметь такую не хотел, но где вы видели героя с уютным, плюшевым лицом, в одежде модного покроя, причем с коляской и кольцом? Вот это первое. Второе: не русофобствуя, скажу — в России тоже есть герои, у них хватает куражу, отвага в их груди пылает, и все же, пусть меня простят, но не пускают их в парламент. Их лучше прячут, чем растят. Они опасны нуворишам, они опасны властным крышам, они враждебны всяким нишам, их буйный нрав — сплошная жесть, и вообще мы чаще слышим, что ихтамнет, чем ихтаместь. Мы ни своим, ни посторонним их не покажем, господа. Мы видим их, когда хороним (и то, добавлю, не всегда). Будь я Онищенко Геннадий, я б запретил героев тут.