Зарево

Нововведения Аллана Георгиевича заключались в том, что он в начале войны, приняв заказ на поставку снарядов для трехдюймовых пушек, чтобы выполнить этот заказ, задумал построить новый цех. Самое главное: потратил на закупку строительных материалов (тот кирпич, с которым приплыл в Москву Жамбот и который он всю зиму охранял, тоже был куплен тогда же) не только свои, полученные под заказ средства, но и часть тех, что в начале года должны были быть усланы в Английский банк, куда Торнеры год за годом и поколение за поколением делали вклады. Когда поздней осенью 1914 года Яков Георгиевич, прибыв с курорта, узнал о намерениях и действиях младшего брата, он вознегодовал и запротестовал. Аллан не пожелал уступить. Георгий, стараясь примирить братьев, явно выгораживал младшего и поддерживал его. Ивану написали в Англию, и он телеграфировал, что во всем согласен со старшим — Яковом.

С тех пор железо, строительный лес и кирпич, который сторожил Жамбот, мертвым капиталом лежали во дворе, обременяя баланс завода. Договор на армейский заказ не выполнялся, что грозило крупной неустойкой… Все запуталось. И братья вызвали на один из семейных советов своего юриста, — опыту и деловому благоразумию Рувима Абрамовича они вполне доверяли. И, как это ни огорчительно было Аллану, Рувим Абрамович сразу же заявил, что Яков Георгиевич прав, что Аллан Георгиевич нарушил основной документ, на котором покоилось существование фирмы, так называемое «дедушкино завещание». Согласно этому завещанию, составленному еще основателем фирмы Алланом Георгиевичем первым, весь чистый доход завода должен был ежегодно переводиться в Англию и храниться в банке, ежегодные проценты с этого капитала поровну делились между владельцами. Аллан горячился, доказывая, что в понятие «чистый доход» не могут входит расходы, потраченные на расширение дела. Но Рувим Абрамович вынужден был ему напомнить, что предусмотрительный дедушка Торнер в одном из пунктов завещания обусловил, какая именно доля прибыли должна идти на восстановление оборудования завода.

— Так ведь мы за последние двадцать лет ни одной новой машины не купили! — воскликнул Аллан.

— Скажи, не за двадцать, а за тридцать лет, — мягко добавил Георгий.

Рувим Абрамович точно знал, что младшие братья говорят правду: из года в год увеличивая свой капитал в кладовых Английского банка, Торнеры не истратили ни копейки на оборудование. Они в продолжение полувека переводили в Англию обращенный в золото тяжелый труд рабочих своего завода — русских рабочих. Рувиму Абрамовичу также было известно, что торнеровский капитал, скопившийся более чем за полвека, уже превышает миллион фунтов стерлингов и что предусмотрительный дедушка, таким образом, заложил основу для процветания своих потомков до тех пор, пока крепко стоит финансовое могущество Сити, а в то время казалось, что этому могуществу не будет конца. Но Рувим Абрамович, отдавая должное предусмотрительности торнеровского дедушки и признавая, что Яков Торнер, порицая Аллана Торнера, твердо стоит на почве завещания, все же не мог не сочувствовать Аллану Георгиевичу. Рувима Абрамовича давно уже удивляло и возмущало старомодное отношение Торнеров к своему капиталу: довольствоваться тремя процентами годовых, когда они, пустив свой капитал в оборот, могли бы иметь двадцать, тридцать, пятьдесят процентов, ничего не затрачивая… Увеличивать прибыль, ничего не затрачивая, всегда было идеалом, мечтой Рувима Абрамовича, он с жадностью стремился к этому идеалу, но убытки все же были обязательной и постоянной, хотя и досадной, частью его расчетов. Однако с начала войны наконец-то открылась эта сказочная возможность наживать, ничего не затрачивая. Младший Торнер правильно почувствовал это, но не додумал до конца. Снаряды! Изготовление снарядов должно было открыть неисчерпаемые источники обогащения для фирмы…

Рувим Абрамович слушал, как, доходя уже до резкостей, раскрасневшись, спорят старший и младший и как средний укоризненно качает головой и все чаще обращает свои водянисто-голубые глаза к Рувиму Абрамовичу с просьбой найти выход и водворить мир… И тут вдруг в усталом и разгоряченном мозгу Рувима Абрамовича мелькнула одна неожиданная мысль — настолько неожиданная и дерзкая, что вначале он даже не решался сам себе поверить. Рувим Абрамович даже приподнялся в кресле, но тут же удержал себя. Было бы безумием говорить то, что самому еще не ясно. Да нельзя говорить еще и потому, что комбинация эта, как, впрочем, все комбинации, рождавшиеся в мозгу Рувима Абрамовича, сулила серьезную выгоду прежде всего ему самому.

Сославшись на усталость, Рувим Абрамович предложил прекратить разговор и сказал, что он подумает о деле. Из кабинета Якова Георгиевича, наполненного дымом, все перешли в столовую, где уже давно был сервирован холодный ужин…