Зарисовки ночной жизни

За все это время Синджа ни разу не упомянула, что ее муж сидит в тюрьме за финансовое преступление. Она просто выдавала себя за вдову. В этом она призналась неделю назад, после того как получила уведомление об освобождении мужа из заключения. Чхану был настолько ошарашен этой новостью, что как-то нелепо было злиться на то, что его просто использовали; сердце разрывалось при мысли, что им придется расстаться навсегда. И ему же еще пришлось утешать рыдающую Синджу, которая говорила, что хочет развестись с мужем. Он убеждал ее, что ради детей на развод идти ни в коем случае не надо. И что он благодарен Богу за то, что целых три года позволил ему любить такую добрую и красивую женщину, как она. Он убеждал ее ни в коем случае не рассказывать мужу, что произошло за это время… «Расстанемся навсегда и не будем вспоминать друг о друге».

И вот после всех этих разговоров ее муж собирается устроить ему бучу прямо на рабочем месте. Несмотря на то что у Чхану была отговорка — он действительно считал Синджу вдовой, — в глазах ее мужа он выглядел наглым соблазнителем замужней женщины, сыгравшим на ее чувствах.

Пока Чхану сидел, обуреваемый мыслями о смерти, ему позвонили. В трубке раздался низкий вежливый мужской голос:

— Господин Ли Чхану? Это муж Синджи. Я собирался сам прийти к вам, но подумал, что это причинит вам лишнее беспокойство, поэтому решил позвонить. Не знаю, как и благодарить вас. Если бы не вы, то моя семья умерла бы с голоду. Ваш грех по сравнению с моим — ничто… Я и вправду не знаю, чем можно отблагодарить вас…

«Что же это за место такое — тюрьма?» Чхану вдруг показалось, что это нечто иное, чем он думал раньше…

ОХ УЖ ЭТИ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ!

Ему исполнилось тридцать лет. Густо намазанные бриллиантином волосы гладко зачесаны назад. За несколько часов до свидания он побывал в парикмахерской, где девушки в голубой униформе кроме стрижки бреют и делают массаж лица. Он и раньше так поступал перед встречей с ней. За несколько часов до свидания он непременно заходил в парикмахерскую. Наружную часть головы он отдавал во власть мастера, а внутреннюю — мыслям о той, с кем предстояло встретиться спустя несколько часов. Когда из-за какого-нибудь недоразумения она дулась на него и заявляла, что больше не хочет его видеть, он именно в парикмахерской напрягал мозги, измысливая оправдание; там же он придумывал, как накалить ее чувства до предела и тем самым достигнуть своей цели; все в той же парикмахерской он сглатывал молчаливые слезы, когда его подруга на несколько месяцев впадала в необъяснимую хандру и смотрела на мир пустыми глазами, всем своим видом показывая, что ни один человек в этом мире не может развеять ее тоску.

Разумеется, посещение парикмахерской не было непременным условием свидания. Так, перед тем как без единого слова прощания она внезапно вышла замуж за того, кого ей выбрали родители, в течение трех-четырех месяцев они встречались почти ежедневно, а в парикмахерскую, как вы понимаете, каждый день не набегаешься. Но в целом поход в это заведение означал, что у него назначено с ней свидание.

Лицо его изящно удлиненное, однако кожа, увы, была сухая не по годам. При более внимательном взгляде можно было заметить сеть мелких морщинок, которые никак не сочетались с гладко зачесанными волосами. Его можно было принять за провинциального госслужащего или же за отставного военного, который только-только отрастил волосы. Уже в свои десять — пятнадцать лет он был развит не по годам: в то время, когда его ровесники еще вовсю увлекались комиксами, он штудировал толстые журналы, которыми зачитывались студенты; а когда парни его возраста только свистели вслед старшеклассницам, он выглядел зрелым мужчиной, который со сноровкой опытного ловеласа мог ущипнуть за мягкое место девушку из бара. Однако сейчас на его лице было не просто беспокойство, а тоска из-за того, что юность осталась позади, и даже желторотые ровесники, хоть и с опозданием, но все же догнали его, а иные и вовсе опередили.

Из-за пыльного ствола камелии, не знавшего на своем веку цветения, вдруг показался силуэт женщины. Приблизившись и увидев его, она жестом, свойственным американцам, небрежно взмахнула рукой в черной сетчатой перчатке. «Хай!» Он ощутил, как чувство, бережно хранимое им вплоть до этого момента все предыдущие шесть лет, разбилось в пух и прах. У него и в мыслях не было, что она как ни в чем не бывало безмятежно явится на свидание.