Зарисовки ночной жизни

Мой приятель Хёнгу, о котором я хочу вам сейчас рассказать, тоже один из моих друзей детства. Еще несколько месяцев назад его можно было отнести к числу самых стабильных и обеспеченных людей среди наших земляков, которых следует приводить в пример. Живя в Сеуле на жалованье заведующего отделом в одной из крупнейших компаний, он был образцовым работником и семьянином. В супругах у него была красивая женщина, родившаяся в Сеуле, окончившая престижную женскую школу и женский университет. В придачу ко всему этому — двое детей: сын второклассник и дочка детсадовского возраста. И жили они в роскошных апартаментах, рыночная стоимость которых оценивалась в восемьдесят миллионов вон.

Если честно, то пробиться в люди такому человеку, как Хёнгу, родившемуся в маленькой рыбацкой деревушке в провинции Чолла, название которой навряд ли известно простым сеульским жителям, окончившему вместе с нами, деревенскими парнями, захолустную школу начальной, средней и высшей ступени, а впоследствии с трудом получившему диплом третьеразрядного сеульского университета — гораздо сложнее, чем прорасти бобовому зернышку в засуху. Хотя не стоит скрывать, Хёнгу с самого детства отличался светлой головой, особой проницательностью и благородной внешностью, поэтому если бы не его провинциальный говор, он ничем не отличался бы от сеульских отпрысков знатного происхождения, посещавших лучшие школы Сеула. Плюс к этому он обладал качествами честного и добросовестного человека, относился очень серьезно к данному им слову и всегда выполнял даже самые пустяковые обещания, отчего следует признать, что к приближающемуся сорокалетию столь стабильное материальное и семейное положение было вполне им заслуженно.

Но вот несколько месяцев назад, поутру, не успел я прийти на работу, как позвонила жена Хёнгу:

— Здравствуйте! Это вам из дома господина Хёнгу звонят…

— А! Супруга Хёнгу?! Здравствуйте, очень рад вас слышать! Давненько не виделись. Все собирался зайти к вам в гости, да… никак не получается… Мы изредка встречаемся с Хёнгу опрокинуть рюмочку…

— Вы знаете… я бы хотела у вас кое-что спросить…

— Да, я вас слушаю. Что-то…

— Вы не встречались с ним в последнее время? Я имею в виду последние несколько дней.

— Не-ет… а что случилось? Хёнгу не приходит домой?

— Да нет, ничего особенного… А… а когда вы в последний раз с ним виделись? Господин Ким, вы для него один из самых близких друзей, поэтому я подумала, что он, возможно, с вами свяжется…

— Так все-таки он домой не приходит?!

— Не то что не приходит, он… он ушел из дома, оставив записку, чтобы его не искали…

— А что случилось? Вы поссорились?

— Нет, у нас не бывает ссор. А он вам ничего не говорил?

— Да нет, ничего. Погодите-ка, я подумаю. Да, мы виделись в последний раз на встрече однокашников в прошлом месяце, а после этого не связывались. В любом случае, я заеду после работы, посмотрим, что можно сделать.

Вечером я посетил резиденцию Хёнгу и не нашел там того спокойствия, которое продемонстрировала его супруга по телефону; в доме царила мрачная похоронная атмосфера. Собравшаяся родня жены кипела от негодования, дети с испуганными лицами не отходили от матери ни на шаг, а миловидное лицо его жены, видимо, от недостатка сна в последние дни, осунулось и пожелтело.

«Прости меня. Кроме извинений мне больше нечего сказать. Я хочу жить в своем мире, поэтому покидаю наш дом. Оставляю все имущество тебе и детям. Прошу, не пытайся меня искать! Я не собираюсь покончить жизнь самоубийством. Я хочу жить по-своему, так, как жил раньше, поэтому ухожу. Уверен, что ты сумеешь достойно воспитать наших детей. Прощай!»

Даже записка опоздавшему приятелю, оставленная на стойке в чайной, вряд ли была бы лаконичнее этого послания. Я был поражен тем, что Хёнгу не оставил ни единого убедительного объяснения своего поступка, способного утешить родню. Он напоминал скрывшегося должника, убежавшего от ответственности, что совсем не походило на главу семьи, которому отведена очень важная роль — отвечать за душевное и материальное благополучие своих домочадцев. Что же, черт возьми, заставило его покинуть дом, закрыв глаза на растерянность и слезы жены и детей, для которых он был единственной надеждой и опорой?! Хёнгу пишет: «…хочу жить в своем мире». Выходит, он какая-то особенная личность со «своим собственным миром»! А жена и дети, значит, не принадлежат к его миру?! Являются чем-то посторонним?!

Кто бы мог представить, что Хёнгу способен на такое… Я тоже был ошарашен и чувствовал, как меня все больше охватывает негодование, однако я подавил в себе этот порыв и через силу, как мог, постарался утешить убитую горем женщину:

— Видно, накопилась усталость. Иногда находит желание сбросить с себя весь груз и вырваться на свободу, убежав от сложившегося уклада… У меня тоже иногда возникают такие мысли. Пройдет несколько дней, и, вот увидите, он обязательно вернется! Уж чего-чего, а обостренного чувства ответственности у него не отнять!