Зарницы грозы

Бородачи схватились за кирки, но их встретила «Аленушка». Оружие оглушительно рявкнуло, и первый противник упал с развороченной головой. Второй выстрел грохнул почти сразу же. Навьему мушкету не требовалось сыпать порох – только рывком встряхивать между выстрелами. Финист пятился к дубу, стреляя, пока мохноногий пытался достать Баюна коротким светящимся мечом. Рысь перехватил его руку зубами и сжал челюсти с такой силой, что достал до самой кости. Меч выпал, обжигая шерсть Баюна и волосы человечка. Тот, даже безоружный, бил Баюна по носу и норовил ткнуть в глаза, пока не обмяк с разорванным горлом. Не теряя времени, рысь поспешил на помощь Финисту.

«Аленушка» тем временем уже смолкла, иссякнув, и с последними двумя бородачами, один из которых был ранен, Финист бился саблей. Раненый едва не размозжил Баюну голову киркой, но тот поднырнул и прыгнул врагу на грудь, глубоко запуская когти. Твердый, как камень, кулак обрушился Баюну на морду. Рысь увидел звезды средь бела дня. Однако воспользоваться этим бородач уже не смог: силы его иссякали, и Баюн его добил.

Все еще оглушенный, рысь подошел к Финисту. Тот вытер саблю и вложил в ножны. Правая нога Ясна Сокола была распорота сбоку, кровь стекала в сапог.

– Ничего,– хрипло сказал воевода. – Сейчас прибудем в Цитадель, там нас с тобой подштопают.

«Я убил двоих», подумал рысь. «Сам. А до этого я ни разу не отнимал жизнь никого крупнее птички». Однако эта мысль грела мало. В настоящем, а не сказочном, бою увечья получают все, и глядя на рану Финиста, Баюн понимал, что со своей шишкой еще дешево отделался. Он оглянулся – Василисы нигде не было.

– За подмогой побежала, – угадал его мысли воевода. – Не успеет.

Он нагнулся, взял Баюна за шерсть на загривке, а свободную руку вытянул вперед и чтото пробормотал. На пальце Финиста сверкнуло кольцо с аметистом. Мир вокруг окутался дымкой и поплыл. Стало темно. Солнце превратилось в тусклокрасную монетку, а земля – в серую пыль. Все Лукоморье посерело, лишилось красок. Промозглый холод заставил дрожать даже пушистого Баюна.

Велесов Дуб перед ними словно поднялся вверх. Между его корнями появился черным провал, куда уходили каменные ступени. Финист похромал туда, и Баюн поспешил за ним.

Проход освещало красноватое сияние, шедшее неизвестно откуда. Чем ниже они спускались, тем теплее становилось. В сапоге Финиста хлюпало. Наконец воевода и рысь вышли в огромный зал. Баюн сперва подумал, что они прибыли к великанам: потолок был так высоко, что свет до него не доставал, а каждую колонну могли обхватить не меньше десяти человек. К одной из этих колонн Финист и привалился, тяжело дыша. Баюн увидел, что к ним спешат навы с пиками наперевес. На остриях пик дрожали и потрескивали белые искры. Однако, разглядев Ясного Сокола, навы переменились в лицах – или в мордах, – опустили оружие и поклонились.

– Хватит кривляться, идиоты, – прохрипел воевода. – Помогите мне.

Стражи беспрекословно дали Финисту на них опереться и повели к выходу. На Баюна никто даже не взглянул.

С гулом раздвинулись створки ворот, и дохнуло сухим жаром. Глазам предстал, от края до края, черный, бурый и красный город, весь из углов, пирамид, башен. В тысячах блестящих окон отражается небо Нави, будто застывшее в вечном закате: желтое и алое у горизонта, выше фиолетовое и над самой головой почти черное. Вместо звезд по нему разбросаны разной величины луны, которых Баюн насчитал не меньше десяти. Ветра нет, но серые клочкастые облака сами по себе закручиваются воронкой, к центру ее превращаясь в волчьи хвосты. Глаз воронки – непроглядная чернота, от взгляда на которую Баюну стало жутко. Словно, если не уследишь, может оторвать от земли и засосать туда.

Навы поспешно подали сани, которых влекли два ящера с лосей величиной. Вместо полозьев было чтото светящееся и слабо гудящее. Без тряски, плавно, точно на ровном льду, эти сани полетели по улицам, в которых Баюн с замиранием сердца узнал Лукоморье. Да, оно было совсем иным: терема – высоченные, гладкие, блестящие, как бруски литого железа, земля – ровная, тоже гладкая и везде темносерая. Все исполинское, безликое, ни тебе коньков, ни наличников, ни росписей, никакой выдумки. Нет дерева – только сталь, да стекло, да какаято вороненая броня. Но вот же она Кривая улица, вот Серебряный поворот, от него отходит Ткаческий переулок: уж чегочего, а улицы Лукоморья, рисунок их, Баюн всегда узнает. Вот площадь, тоже огромная, и вместо статуи Огнеяра – нава на чудовище. А вместо царского терема чернокрасная пирамида ступенями, уходящая в самые облака.

– Дорогу! Дорогу маршалу! Расступись!

Финиста, опять под руки, вывели из саней.

– В мои покои! – приказал он. – И воды мне! И лекаря! Жживо, уродцы!

Преобразился Ясный Сокол, даром что ранен. Сталь в глазах, сталь в голосе. Дома оказался. Здесь все привычно – каждый свое место знает, низшими помыкать, перед высшими склоняться.