Зарницы грозы

– Это ты уже Елене выскажешь. А насчет терема не волнуйся. Хочешь, у меня поселись. Я никому не отказываю, как ты знаешь уже.

Возражать Баюн не стал. Определили ему комнату, ставни заперли, чтобы не подсматривал кто, на дверь оберег повесили. А Финист в это же время объявил на все Тридевятое: три мешка золота тому, кто его бывшего советника разыщет и живым доставит в царский терем.

Глава восьмая

Повезло маршалу, что в походе у воевод яблочек нет. Переговариваться сподручнее, конечно, ну а вдруг оно во вражьи руки попадет? Кто знает, как бы воеводы откровения Баюна восприняли, и что из этого вышло.

Воцарился переполох – будто громкамень швырнули в курятник. Рысь правильно рассчитал, кому попало не поверили бы, решив, что это враги воду мутят. А убийце Хеллион, говорящему явно в здравом уме и твердой памяти, поверили почти что все. Многие в тот день из сторонников Финиста стали его ненавистниками, как, например, воевода Добрыня. Были и темные, кого не поколебать – сказали, что все это ложь и они докажут, но так доказательств и не дали. Финист сам ничего не говорил. Всем известно, оправдываешься – значит, точно виновен. Но приказ свой оставлял прежним: Баюна изловить, живого доставить.

На следующий же день к царскому терему пришла толпа, требуя выдать им царясатанократа. Их разогнали, стреляя поверх голов, но еще через день возле терема началось настоящее сборище. Верховодил им некий домовой. Он подлил масла в огонь, заявив, что Финист сам лакает дьявольскую жидкость и за ее счет не стареет, а молодильные яблоки – это так, прикрытие. Его скрутили и отрубили голову на глазах всех собравшихся.

Следом грянули облавы. Финист ярился, приказывая грести, трясти и допрашивать всех, кто казался подозрительным. Сборища он запретил под страхом смертной казни, но все равно к нему в терем однажды попытались ворваться женщины – жены тех воинов, что сражались на западе. Они требовали остановить войну, которую ведет чудовище. Финист их прогнал, пригрозив спустить собак.

После того, как публично казнили несколько десятков людей (среди них Вестников Рассвета было только двое), народ смолк. Но теперь ненависть сгустилась над Тридевятым. Стали бить нав – по любому поводу и вообще без повода. Припомнили всю их гордыню, все презрение, столькото и насмерть забили. Навы в долгу не остались. Дом на дом, улица на улицу, начала разгораться вражда. Где нав было больше, там заправляли они, а где людей – оттуда навы сами бежали, иначе и на вилы их могли поднять.

– Я твою душу пожру, пес! – бесновался Волх. – Что у тебя происходит?!

– Не моя вина! Чертов рысь мне так заплатил за всю доброту!

– Дай его мне, я его развею от Нави до самой преисподней!

Кто был мирного нрава и к кровопролитию не склонен, тот ушел на поселения в леса – рассудили, что в глуши демон их ни на что не сподвигнет и тем самым во мрак не ввергнет. Вестники Рассвета стали полниться народом, но еще больше расплодилось в Лукоморье какихто идолопоклонников. Каждый заявлял, что целиком правду знает только он. Вскоре эти люди сцепились друг с другом, кулаками отстаивая свои истины, и добились того, что почти все оказались пороты батогами и сосланы на север.

– Ты же говорил – братоубийств не будет! – обвинял Баюн Калина Калиновича.

– Сам видишь – это Финист первый начал. Если бы он признался, покаялся, уступил, ничего не случилось бы. Вон хорошую идею придумали: в леса уходить, рассеиваться. Демон людьми володеет, пока может нас сжать вместе, как пальцы в кулак, а когда мы каждый за себя, у него над нами власти нет.

Народ тоже не дурак, сам об этом смекнул. Те, что отшельниками жить не желали, просто собрали пожитки и в королевства уехали, выбирая какие помельче, войной не затронутые. Но ненависти от этого меньше не стало. Некто Кудеяр себя маслом облил и поджег прямо у Финиста под окнами. Его бросились тушить, да было поздно. На царя обозлились все Кудеяровы друзья и вся родня – а тех весьма немало было. Взялись за оружие, пытались в царский терем прорваться. Навстречу вышла Финистова личная гвардия, которая за маршалом в огонь и в воду, демону он служит или еще кому. Всех кудеярычей порубили и бросили тела в помойную яму.

– Надо это прекратить, – сказал Емеля, – иначе точно бунт вспыхнет. Дай мне яблочко твое, Баюн. Я людям скажу, что делать.

Дал ему Баюн надкушенное яблочко. Калин Калинович заготовил речь: Емеля надиктовывал, а бывший купец записывал и потом переделывал его слова, чтобы получилось складно да гладко. Речь большая получилась, но Емеля ее заучил слово в слово. Такая у него была память.

Однако государевы люди второй раз в ту же ловушку не попались. Емеля и до середины договорить не успел, как в дом Калина Калиновича начали ломиться ярыги. Вестники Рассвета бросились наутек. Один Емеля убегать не стал: продолжал говорить, только уже быстрее.

– Емеля, пойдем, убьют же тебя! – тащил его Баюн за штанину.

– Нет, друже – не пойду. Сам беги, спасайся. А я свое дело закончить должен, – ответил Емеля и вновь к яблочку повернулся.