Зарницы красного лета

Мой арбуз оказался с плотной, сахаристой мякотыо. Колядо надкусывал сочные арбузные пласты осторожно, боясь обронить на ленту капли сока.

— Бачите, хлопчики, вот семьячки...— заговорил он, стараясь скрыть свое смущение.— Они тоже як солдаты. Уси в строю. Держать полное равнение. И уси, побачьте, яки красны! — Ему действительно достался арбуз с красными семенами.— А от кого они пийшли? От земли. По ее команде воны и стали в строй.— Все более вдохновляясь, он продолжал развивать свое сравнение, оглядывая нас весело и озорно.— Так, хлопчики, и з нами. Откуда мы пийшли? От народу. Народ нас и поставил в строй. И мы воюем, шоб ему жилось щастливо... Скильки ж туточки семянок будэ? Две роты? Чи, мабуть, батальон? Чи полк?

Все партизаны ели арбузы торопливо, отплевывая семечки в разные стороны. Колядо же ел не спеша, аккуратно, а семечки складывал около себя в кучку, как заботливый хозяин, задумавший оставить их для весенней посадки.

Алешка Зырянов опять набрался смелости:

— А правда, товарищ Колядо, что вы в тюрьме сидели?

— Сидел, у городе Камне,— охотно подтвердил Колядо.— Був я тоди приговоренный к расстрелу, тилыш трошки не по-спили, гады, поставить меня под пули. Сбежав я, товарищи хлопцы... звыняюсь, товарищи солдаты.

Федор Колядо действительно чудом спасся от расстрела, бежав ночью из Каменской тюрьмы и бросившись в холодные воды Оби. Хлопчиком и парубком он батрачил, потом был на войне, в восемнадцатом году вступил в большевистскую партию. После мятежа в Сибири за создание подпольной организации его приговорили к расстрелу, а когда спасся, стал одним из организаторов восстания в Усть-Мосихе. В партизанской армии вначале командовал полковой конной разведкой и быстро прославился своей исключительной храбростью. В сентябре он уже командир 7-го полка Красных орлов, одного из лучших в армии. Ни один из командиров полков не пользовался такой славой, какая гремела о Федоре Коляде. Мы, мальчишки, давно и хорошо знали от по слухам. Теперь мы радовались, что посчастливилось увидеть его своими глазами.

— А наши не убежали,— после небольшой паузы произпес, будто сам себе, Алешка Зырянов.— Наших постреляли.

— Иде? — встрепенулся Федор Колядо.

— В Буканке.

— А-а, знаю...— Колядо на минуту свесил голову в черной папахе.— Вечная им памьять! Кто погиб за народно дило, того нс забудуть. Не должны забувать...— Он помолчал, потом взглянул на нас и спросил: — А у кого отцы и теперь воюють?

Оказалось, у многих.

Боитесь, побыоть?

— Знамо дело,— ответили из нашей толпы.

— Воины без крови не бувает,— заметил Колядо грустно.— По теперь у нас оружия богато. И воевать мы навчились. Теперь билякив билын, чем нас, гибнэ!

— А скоро Колчака разобьете?

— К зиме,— ответил Колядо уверенно.— Вот тоди ваши батьки прийдуть с победой, як герои. Може, и им усим дадуть вот таки красны ленты. Если матерьялу хватэ.

Мысль Колядо о том, что наши отцы скоро вернутся домой, очень обрадовала всех, у кого они воевали в партизанской армии. Мы зашумели, заговорили наперебой, но в это время от кузницы скорым шагом подошел молодой партизан и обратился к Федору Колядо:

— Товарищ командир полка, поглядите на копыто своего коня.

— А шо? — забеспокоился Колядо.

— Да треснуло немного.

-г- П1о-о? Це дило плохо.

— Возьмете другого.

— Примета погана,— нахмурился Колядо.

Собираясь уходить, он поправил на себе портупею и ленту, но вдруг вспомнил об оставленных на скамейке арбузных семечках. Собрав их в горст-ь, он протянул вестовому.

— Сховай. Весной посадим. Гарны будуть кавуны!

Когда Федор Колядо ускакал из села, я вернулся домой, чтобы обрадовать мать — передать ей слова храброго командира о скором окончании войны. Мать выслушала меня терпеливо, что случалось редко, но тут же будто окатила холодной водой:

— До зимы всякое может быть!

— Сам же Колядо сказал!

— Много знает твой Колядо!

Она была чем-то очень расстроена. Мимоходом обронила:

— Завтра едем...

Вероятно, ей нелегко было добиться, чтобы родные отвезли нас в Почкалку,— все они отговаривали мать от этой поездки.

III

И вот я вновь в Почкалке...

Здесь все было родным, прикипевшим к сердцу с дней младенчества. И все, что едва помнилось, занимало в глубине моего существа свое место. Стоило мне переступить порог дома, и прошлое опахнуло душу тем особенным дуновением, какое можно, да и то лишь отчасти, сравнить с неожиданно налетевшим дуновением скрытого в травах родника, какой случается иной раз повстречать на горной тропе. Затем хлынул поток воспоминаний о жизни в доме деда. Все неслось, мелькало, искрилось, всплескивало с одинаковой силой, все радовало мыслепный взгляд. В то же время я уже чувствовал, что все увиденное мною было дорого мне только как чудесное прошлое, которое при всем желании не могло быть моим настоящим. Навсегда оставаясь во мне, это прошлое вскоре так или иначе должно было вновь улечься на покой в моей душе. Невольно вспомнилось, как отмирают со временем нижние, уже ненужные сучья у сосенок...