Зарницы красного лета

— А за что? — спросил Смолов.

— Так... Канитель на ней, не жизнь.

В воздухе запахло тлеющим трутом и табаком.

— Ну а потом?

— А потом бы я сам сложил землю. Где горы, где что... Сколько бы мест хороших выдумал! И новые бы порядки... А? Здорово?

Мишка схватил себя за грудь так, что затрещала рубаха, помотал чубом и вдруг рванулся от землянки на берег Камы, ломая мелкий подлесок.

— Здоров,— завистливо прошептал Смолов.— А душа — как губка...

...Мамай лежал, свесив голову над обрывом.

Внизу — в хлипкой, прохладной тьме — плескалась река.

Смолов сел у ног Мамая, сказал безразлично:

— Простудишься.

— Я не знал, что это такое, я совсем не знал...— прошептал Мамай.— Илья, ты не будешь смеяться? — Он поднялся, сел.— Только, друг, не смейся. Не будешь? Ты не знаешь, какая она...

— Кто? О ком ты?

— Дао Наташе...

— Все они такие!

— Врешь! Язык у тебя — ботало.— Мамай опустился на правый локоть, дотронулся головой до плеча Смолова.— Любить и хорошо, и страшно... А Наташа... Эх, не знаешь ты ее, Илья! Огонь с ветром!

— А ты ветер с огнем,— сказал Смолов.

Помолчав, Мамай неожиданно вновь, что случалось нередко в последние дни, заговорил о нападении на «баржу смерти».

— Попытаем, а?

— Что, опять?

— Да надо же выручать товарищей или нет? Надо! И выручим! Ей-богу, выручим!

— Одной рукой хочешь узел развязать?

— Не веришь?

— Тяжелое это дело.

В овраге раздался свист.

— Отец пришел,— сказал Мамай.— Надо идти...

3⁷13

Василий Тихоныч принес оружие. Это было большой радостью. Партизаны ожили, вновь заговорили о предложении Мишки Мамая и, поспорив немного, все же приняли его план нападения на «баржу смерти». План был прост. Когда баржа с виселицей пройдет вниз по течению, надо ее догнать и ночью, на остановке, сделать налет. Конвойная команда, не ожидая налета, в панике покинет баржу, и смертники будут освобождены.

Ждать пришлось недолго.

Как только «баржа смерти» прошла мимо Черного оврага (это было вечером), партизаны собрались в путь. Василий Тихоныч решил везти их на своей лодке, сделал запас провизии, достал парус. Молча разместились в лодке. Взяв весло, Мамай еще раз — последний — попытался отговорить отца:

— Сидел бы, тятя, рыбачил тут...

— Ты мне, Мишка, не перечь. Хвост голове не указка,— сердясь, ответил Василий Тихоныч.— Заладил одно! Мне тут, сам знаешь, какое теперь житье,— как на муравьиной куче. Знаешь? Ну и помалкивай. Да и кому я лодку доверю?

Василий Тихоныч устроился на корме, уложил у ног мешки с продуктами.

— Толкаю! — крикнул Смолов с берега.

— Обожди.— Василий Тихоньгч поднялся.-- Праведное дело задумали, ребята. Так? Это господь увидит.— Сняв картуз, предложил: — Помолимся, а?

— Помолиться не мешает,— отозвался Змейкин.

Василий Тихоныч и Змейкин повернулись на восток, начали креститься, остальные смущенно смотрели в воду.

— Толкай!

Лодка быстро вышла на стрежень. Мишка Мамай вдруг опустил весло, крикнул:

— Ребята, в каком ухе звенит?

— В правом,— ответил Воронцов.

— Так. Угадал.

— А что задумал?

— Задумал вот...— с едва сдерживаемой радостью ответил Мишка и опять начал резко кидать веслом воду: сила била в нем ключом.

Вскоре нагнали караван барж с зерном. Партизаны привязались к одной из барж, сложили весла и спокойно поплыли вниз по Каме. На рассвете увидели баржу с виселицей: она стояла у лесистого берега. Прошли мимо...

XIX

День был пасмурный, мглистый. С полудня посыпалась мелкая водяная пыльца. Река стала угрюмой, берега потеряли четкость своих очертаний.

На одной из последних остановок большинство солдат конвойной команды ходило на берег. Вернулись они на баржу веселые, принесли всякой всячины: хлеба, битых гусей, рыбы, масла, яблок, кадочку соленых груздей. Достали и самогонки, о которой уже давно тосковали. Теперь, таясь от Болотова, потихоньку допивали ее.

Только Серьга Мята был трезв. Он лежал на койке и сосредоточенно думал. Солдаты играли в карты и посмеивались над ним. Особенно донимал Захар Ягуков. Поворачивая большую голову, вздергивал густо рдевший нос (он проигрывал — его били по посу картами); посмеиваясь, он допытывался:

— По бабе заскучал? Не тужи: бог девку даст!

— Баба не бочка: не рассыплется без меня.

— О чем же задумался?

— Вот думаю,— спокойно ответил Серьга Мята,— как бы тебе харю побить, чтобы не привязывался.

— Ого! Слыхали, ребята?

— А ну его, мочальную душу!

— Он вечно скулит.

Когда надоели карты, Терентий Погорельцев взял гармонь, сел на пол и начал играть. Он прижался ухом к гармони, точно прислушиваясь к ее дыханию, потом мастерски пустил пальцы в пляс по перламутровым клавишам и вдруг, встряхнув черноволосой головой, запел сильным, горячим голосом:

Вот заду-умал сын жени-иться,

Дозволе-енья стал проси-ить:

«Дозволь, батю-ушка, жени-иться,

Дозволь взя-ать, кого-о люблю...»