Зарницы красного лета

Серьга Мята, как совершенно трезвый, был пазпачен часовым. Он вышел на палубу, неторопливо обошел каюты, стараясь не смотреть на виселицу, сел на груду березовых дров, сложенных на корме, поднял воротник шинели... Туман качался пад рекой, заливал мелькавшие неподалеку огни бакенов, поднимался все выше и выше. На реке становилось непривычно глухо и душно.

Серьга Мята вытащил кисет, начал было свертывать цигарку, но вдруг услышал знакомый хрипловатый голос: «Служишь? Своих убиваешь?»

Испуганно оглянулся. На барже — никого. «Почудилось»,— подумал Серьга Мята, встал, опять зашагал вокруг кают. Туман поднялся такой, что все окружавшее баржу потерялось из виду. Даже буксира, стоявшего совсем близко, не видно было — чуть пробивались во мгле его сигнальные огни. Казалось, все, что было твердым и прочным, по чьей-то злой воле потеряло свои формы, растворилось в душной мгле — весь мир стал зыбким, текучим...

«Ну, затуманило!»

Серьга Мята опять сел на дрова. Закурил. И снова пад ухом хриплый шепот: «Своих убиваешь?»

Серьга вскочил, пошел к борту...

XXI

Лодка отошла от берега. Небольшая избушка бакенщика, полосатый столб со свисающими квадратами и кружками, озябший куст белотала быстро померкли в тумане. Смолов и Воронцов усердно налегали на весла, за кормой хлюпала потревоженная вода. Мишка Мамай сидел на носу лодки и смотрел вперед.

— Не уйдет?

— Куда она уйдет?— ответил Камышлов.— При таком-то тумане?

Отстав от каравана барж близ Гремячки, партизаны передневали у знакомого бакенщика и вечером видели, как мимо прошла баржа с виселицей. Вскоре над рекой стал подниматься туман. Было ясно: баржа где-нибудь поблизости встанет на

якорь. За дорогу партизаны вдоволь наговорились о плане налета, все обдумали до мелочей. Теперь плыли молча, осторожно. Сырой туман, сливаясь с водой, поглощал все, что было вокруг.

Плыли долго, и все продрогли. Вдруг лодка ударилась правым бортом об уступистый берег, забороздила, сшибая комья эемли, накренилась, зачерпнула воды.

— Ну ночь!— проворчал Василий Тихоныч.

— Тихо! Огни! — приглушенно крикнул Мамай,

— Где? Где?

— Это она. Разувайтесь.

Гребцы закинули весла в лодку; ее медленно сносило течением. Все напряженно всматривались в туман, стараясь определить, далеко ли до баржи, над которой чуть заметно мерцал в тумане огонек. Мишка Мамай ощупал в кармане наган, стал снимать лапти. Смолов, Воронцов и Камышлов тоже быстро сбросили лапти, осмотрели оружие. Но Змейкин все еще сидел неподвижно, посматривая на приближающиеся огни буксира и баржи.

Ну а ты что же?— спросил Мамай.

*— Я? Я сейчас...

Но Змейкин так суматошно искал что-то в лодке и отвечал таким тоном, что Мамай, понял: он ничего не ищет, а только оттягивает время.

— Что же ты? Испугался?

— Не о том разговор,— ответил Змейкин, бросив обшаривать дно.— А все же, правду сказать, мудреное дело.

— Брось! Наверняка возьмем!

— Наверняка только обухом бьют, да и то промах дают.

Тюха ты!

— Не тюха, а...

— Ты... что же, а?— медленно, сухим голосом сказал Мамай.— Хочешь, ссадим? Хочешь?— Он так стиснул руку Змей-кина выше локтя, что тот с ужасом откинулся к борту.— Понял?

Партизаны зацыкали:

— Тише вы, нашли время...

Сжимая в руке наган, Мишка Мамай нервно подрагивал — скажи Змейкин еще слово, и он бы выбросил его за борт.

Лодка двигалась бесшумно. Сигнальные огни буксира и баржи, казалось, не приближались, а только едва заметно поднимались выше.

Туман обманул: силуэт буксира внезапно поднялся перед лодкой. Мамай вскинул руку:,

— Стоп!

Время было позднее — за полночь. Буксир, окутанный туманом, спал. Лодка неслышно прошла мимо. Партизаны сидели затаив дыхание. Могло показаться, что по реке плывет не лодка с людьми, а большая суковатая коряга. Грести нельзя: часовой услышит скрип уключин и плеск воды. Остановиться тоже нель-

353

12 М. Бубеннов

№ — течение несет. Минута приближения к смутно маячившей барже казалась бесконечной.

Василий Тихоныч показал подлинное мастерство старого речника: лодка беззвучно и точно подошла к барже. Мишка Мамай ловко схватился за лесенку, висевшую у борта над самой водой. Причалили. Стали слушать. На барже было спокойно. В густом тумане медленно таял огонек сигнального фонаря, тускло освещая виселицу с двумя повешенными.

— Иду!—шепнул Мамай.

Осторожно снял пиджак и фуражку, положил на дно лодки. Держа в руке наган, поднялся по лесенке и, переждав минуту, выглянул на палубу.

Пустота. Тишина. Туман.

Каждое мгновение Мамай ждал шороха на барже, но оп не боялся встречи и схватки с часовым. Он был уверен: сейчас именно часовой должен испугаться от неожиданности. А пока перепуганный солдат соберется выстрелить, он, Мамай, многое успеет сделать. Но часовой не показывался. Мамай легонько кашлянул. Тихо.Часовой медлил. «Вот тварь!—выругался про себя Мамай.— Спит или... Все равно надо идти». Вскочив на отсыревшую палубу, Мамай несколько секунд стоял неподвижно, потом, пригибаясь и высматривая, мягким звериным шагом направился прямо к каютам, готовый при малейшем шорохе сделать резкий прыжок вперед.