Зарницы красного лета

Ветер стряхнул с ветел зернистую капель.

— А ребята где?

— За дровами пошли,— ответил Воронцов, растягивая над огнем штаны.

— Да, непогодит.

Костер вилял хвостом, над головами летели мертвые листья.

— О чем вы тут толковали?— спросил Мамай

Василий Тихоныч показал на реку:

— Вон, как из прорвы!

— Кто?

— Да пароходы, баржи. Только чуток развиднело, разнесло туман, они и повалили. Все вверх идут. Да вон опять! А этой... нашей баржи... не видать что-то...

За кустами медленно двигались шпили мачт буксира и барж. Мамай подошел к берегу, присмотрелся. Мощный буксир тянул две баржи, вздыхая размеренно и тяжко, откидывая от бортов зеленовато-пенистые гребни. На палубах барж скученно сидели люди в серых шинелях, ежась от сырого ветра.

Мамай вернулся к огню.

— Что за диво? Куда это они идут?

— Дьявол их поймет!

В кустах послышался хруст. Пролетавшая над поляной ворона взмыла, растерянно захлопав крыльями. Из кустов вышли с вязапками хвороста Смолов, Камышлов и Змейкин; рядом с ними шел незнакомый человек в грязной шинели и фуражке, с винтовкой.

Смолов крикнул:

— Вот он Где, часовой! Видал?

Мамай вскочил: партизаны вели рябого солдата с баржи, который порол его розгами. Раздувая ноздри, Мамай несколько секунд жег солдата горячим взглядом. Рябое лицо Серьги Мяты -со вздернутой верхней губой то подергивалось, то расплывалось в растерянной улыбке.

— Помнишь меня?— глухо спросил Мамай.

— Помню, помню, как же._:.

Шагнув навстречу, Мамай вырвал у Мяты винтовку и злобно крикнул:

— Беги! Беги, гад!

Партизаны заметались вокруг.

— Мишка, стой!

— Не дури!

Схватив оцепеневшего Мяту за ворот шинели, Мамай толкнул его с такой силой, что тот летел несколько метров, ломая посохшие кусты смородины. Отбросив партизан, Мамай щелкнул затвором винтовки, но, вспомнив что-то, не поднял ее.

Серьга Мята исцарапал о кусты лицо. Вытирая рукавом кровь па щеке, испуганно взглянул на подходившего Мамая.

— Убей... Все равно...

— Покарябался?— Мамай присел рядом на корточки.— Со лба еще сотри. Вот тут.

— Все равно мне...

— Вставай, мне надо поговорить с тобой. Взяв под руку, Мамай поднял Серьгу: — Скажи: Глухареву знаешь? Наташу?

— Глухареву? Знаю.

— Она.., там еще? Жива?

— Она еще жива.

— Жива? Ты точно знаешь? — Глаза Мишки засверкали. —

Пойдем к огню, пойдем. Озяб? Пойдем.Ты что же, убежал с баржи?

— Не сразу скажешь...— Серьга Мята все еще боялся расправы, говорил сбивчиво: — Сегодня ночью меня поставили, а я погодил немного, да и айда! А к реке непривычный, в тумане боязно плыть...

Подошли к костру.

— Садись к огню, грейся.

⁸ Ну, прибился к берегу,— Мята оглянулся,— вот тут где-то. Податься не знаю куда — места чужие, туман. Утром дымок ваш увидел. Дай, думаю, пойду. Вот и наткнулся на них.

Партизаны засмеялись:

— А испугался как?

— Испугаешься... Места чужие...

— Почему же убежал?

— Чудной ты...— Мята отвернулся, по-детски шмыгнул носом.—Думаешь, когда тебя порол,—простое это дело? Ты не кричал, а я... Вот, брат... Лучше ты меня не спрашивай, не мути душу.

Из носика чайника забился кипяток. Потревоженпый, недовольно заворчал огонь. Василий Тихоныч снял с тагана чайник, бросил в него щепоть листьев ежевики, роздал партизанам кружки, каждому отрезал по большому ломтю хлеба. Потом взглянул на сына и отрезал еще ломоть.

— Эй ты... как тебя?— сказал он Мяте, который в это время сидел, нарочно отвернувшись к огню.— Чего ж ты чай не садишься пить? У нас без приглашениев. Бери вот хлеб, а чайку из одной кружки попьем...

— Из одной...— Мята всхлипнул.

После чая Мишка Мамай прилег у костра на охапку сена. День разгуливался. На серо-грязном небосводе появились большие голубые проталины. За седыми облаками пробивалось в вышину солнце. Посветлело и затихло. Ветлы и осокори, обмывшись в тумане, стояли бодро, ласково ощупывая воздух тонко позолоченными листьями.

На реке с небольшим промежутком пронеслось два гудка: один — низкий, бархатный, другой — с визгом. Вероятно, пассажирский пароход обгонял караван барж.

— Куда же теперь? До дому? — спросил Мамай Мяту.

— Домой не хочу. Не прогоните — с вами пойду,— тихо и раздельно ответил Серьга Мята.— Бил я тебя, здорово бил, сейчас, поди, знаки есть...

— Есть,— подтвердил Мамай.

— Так бей меня! Бей! Мне легче будет. А гнать — не гони.

— Виноват — накажут те, которые к этому делу приставлены!

— Нет, ты накажи!—настаивал Мята.

Мамай уже не чувствовал неприязни к Серьге Мяте. Погорячился, и вся обида уже рассеялась, как ветром разогнанный туман. Он опять думал о Наташе.

-— Нет, не желаю!— ответил он Мяте.

Из-за облака опять выглянуло солнце. Весело вспыхнула перелески. На рябине, что стояла недалеко от стожка, пиликнула птичка — вылетела поклевать кисленьких ягод.

Серьга Мята спросил тревожно:

— А не прогоните?

— Оставайся, куда ж тебя...

— Тогда отдайте мне... винтовку мою,— попросил Мята.

— Бери.

— А она мне... винтовка, значит...— Мята взял винтовку, повертел в дрожащих руках и закончил совсем тихо:-г- А лучше бы ты убил меня, а?