Зарождение добровольческой армии

— Нельзя, Марья Антоновна. Будете почивать на лаврах позже, а сейчас поезжайте. Очень важно. Писать об этом нельзя. Вы должны на словах передать генералу Алексееву и сейчас же назад, с ответом. А мы тут подождем. Ведь все налажено, авось удастся похитить самого Ленина, вот был бы славный заложник! Словом, поезжайте сегодня же. К тому же надо отвезти офицеров. Собралось в команде около трехсот человек.

Я посмотрела на Андриенко:

— Ну что, Андриенко, едем?

— Что ж, если надо, едем, — покорно согласился он.

Мы стали готовиться в дорогу. Так я и не попала к себе домой.

Пришла жена полковника Григоровича, привела в комитет детей обедать; за нею — жена поручика Пятакова, тоже с детьми. Госпожа Григорович пришла в ботах на босу ногу, дети — полураздетые. Она рассказала страшную свою историю, каких случалось много в то время. Муж командир батареи. Солдаты, благоволившие к нему, выбрали его после большевистского переворота на старую должность. Но, не желая служить большевикам, он бежал на Дон. Это большевиков так обозлило, что они стали издеваться над семьей. Под угрозой расстрела пришлось бежать, бросив все… И живет в зимнюю стужу несчастная семья в Петровском парке. Семья поручика Пятакова тоже ютится где‑то в аэропланном ангаре.

На солдат рассказ произвел гнетущее впечатление.

— Вот, Марья Антоновна, привести бы сюда наших толстосумов, пусть полюбуются да послушают, что творится. Нет правды… и не будет, — не унимался Крылов.

В комитете накопилось несколько сот писем с разных концов России, все об одном… Из комитета я попала к главному директору банка «Юнкер» господину Когану, который мне сказал, что деньги в банке есть, что он мог бы в любое время выдать полтора миллиона рублей Пусть только Второв подпишет чек! Итак, ясно: Второв попросту не хочет жертвовать денег… Когда я во все посвятила Когана, показав ему бумаги и письма Алексеева, он дал мне 10 000 рублей.

Затем я поехала к Гучкову, которому представила в мрачных тонах положение союза: средства иссякли, офицеров прибывает все больше и больше, наросли долги, работать нет возможности, словом — если денег не будет, то комитет принужден прекратить свою работу. Гучков ответил:

— Нет, вы этого не сделаете! Ах, сам знаю, что деньги нужны. Но пока что 100 000 рублей хватит. То, что вы выдали из своих, вам вернется…

— Поймите, Николай Иванович, тяжко работать, собирая деньги по грошам. Наскучило ходить к вам и Второвым, приставать, клянчить, словно милостыню просить. Скажите откровенно, что денег не дадите. Ну и оставим работу! Или достанете столько, чтобы я могла вывезти из Москвы возможно большее количество офицеров и юнкеров и, кроме того, — чтобы могла помочь их семьям. Остальное уже нас не касается. Сидя у себя в теплой, уютной квартире, неужели вы не понимаете, какая нужда среди офицеров и их семей? Зайдите к нам в комитет, хоть раз столкнитесь с настоящей нуждой, съездите хоть раз, всего на несколько часов, на Дон к Алексееву! Тогда поймете, что нужно делать, и тогда станет вам стыдно….

Я говорила горячо, даже из себя вышла.

— Но поймите, — вскипел Гучков, — я не чудотворец. У меня на шее вся Сибирь.

— Если вы не чудотворец, то я тем менее, — отвечаю. После этой размолвки Гучков как будто смягчился:

— Приходите завтра, я денег достану.

— Завтра не приду. Уезжаю на Дон.

— Как? Сегодня? Ведь вы только приехали?

— Да, сегодня приехала, сегодня и уезжаю.

Гучков дал мне честное слово, что к следующему моему приезду приготовит деньги.

От Гучкова — в комитет. Пришло еще 20 офицеров во главе с поручиком Мандельштамом. Устроила и их в команде и вручила деньги от Когана. Команда отправилась грузиться в вагоны пораньше. Партия, направлялась в Ростовскую городскую управу. Было их всего 211 человек. Я осталась в комитете, хотелось забрать побольше бланков. Пришла сестра поручика. Дашкевича и заявила, что семья три дня не ела. Дала ей триста рублей.

Вдруг прибежал офицер: в Офицерском экономическом обществе, доложил он, собраны деньги газетой «Русское Слово» для семей офицеров, погибших от самосудов; деньги находятся в распоряжении некоего генерала, председателя Экономического общества. Оставалась два с половиной часа до отхода поезда. Я отправилась с Крыловым в «Экономку» на Воздвиженку. Генерал (фамилии не помню) принял меня любезно. Я показала бумаги, просила помочь семьям убитых офицеров. Генерал ответил, что семьи расстрелянных его не касаются; он должен выдавать пособия семьям офицеров, погибших от самосуда на фронте, при удостоверении полкового комитета о факте самосуда. На эту глупость я могла только возразить, что никакая семья таких бумаг не получит, что такие переписки тянутся месяцами, что революция в разгаре, и если бы кто вздумал поехать в полк за документами, то и его постигла бы та же участь — погибнуть от самосуда… Но доводы мои не возымели действия. Когда я вышла от генерала, на лестнице толпилось много офицеров. Я все им передала. Поручик граф Б. возмутился:

— Я застрелю этого дурака, как собаку.