Зарождение добровольческой армии

— Пусть надо сжечь пол–России, — запальчиво сказал он, — залить кровью три четверти России, а все‑таки надо спасти Россию! Все равно когда‑нибудь большевики пропишут неслыханный террор не только офицерам и интеллигенции, но и рабочим, и крестьянам. Рабочих они используют, пока те нужны им, а потом начнут тоже расстреливать. Я лично сторонник того, чтобы намеченный план привести в исполнение.

Бесспорно, согласия относительно действий против большевиков между Алексеевым и Корниловым не было. Корнилов стоял за крутые меры, Алексеев хотел бороться, не применяя террора.

— Передайте, пожалуйста, кому следует, — закончил нашу беседу Алексеев, — в Смольном: нельзя подводить мирных жителей…

Корнилов встал и, еще раз поблагодарив меня за работу, сказал:

— Продолжайте работать, как работали до сих пор Передайте от меня бежавшим привет. Я напишу им несколько слов.

Он написал на клочке бумаги: «До глубины души тронут вашей ко мне любовью. Желаю сил и энергии для дальнейшей работы на благо России. Ваш Корнилов».

Передав мне эту записку, Корнилов ушел, недовольный. Генерал Алексеев спросил меня, когда я уезжаю.

— Сегодня же вечером.

— Так скажите,— еще раз повторил Алексеев, — что я, генерал Алексеев, против террора, хотя и не жду ничего хорошего…

Осталась я вдвоем с генералом Эрдели. Он был печален. Я передала ему все приказы из Москвы и Петрограда. Вскоре пришли полковник Дорофеев и Кириенко, последний принес письмо генералу Брусилову. Но долго сидеть у генерала Эрдели я не могла, так как у меня пошла кровь горлом. Я вернулась в гостиницу. Генерал Эрдели обещал зайти. Часов в 6 вечера он явился с полковником Дорофеевым, а немного спустя, узнав о моем нездоровье, навестил меня М. П. Богаевский. Он сообщил о прибытии из Ставки санитарного поезда номер 4, о котором говорил Н. И. Гучков, и все жаловался, что плохи надежды на казаков. Я, в свою очередь, пожаловалась присутствующим, что поездки мои в Москву становятся все труднее; на местах никто не слушается распоряжений Московского совета.

— Я хотел предложить вам, Марья Антоновна, — сказал М. П. Богаевский, — в Москве начинается голод: хлеба нет. Зато полно мануфактуры и других товаров. Чтобы уменьшить ваш риск при поездках в Москву, мы дадим вам бумагу, якобы вы обратились к нам за мукой на выпечку сухарей для пленных, а эту муку мы согласны дать в обмен на белье и разные теплые вещи для казаков.

— Конечно согласна! — ответила я.

Генерал Эрдели и полковник Матвеев были довольны, что нашелся выход из положения. Богаевский написал тут же записку к Половцову. Генерал Эрдели попросил меня привезти два вагона белья и затем остаться в Новочеркасске.

— Белье заберем, а муки не дадим, — закончил он.

Андриенко вернулся с бумагой от Половцова. Написано было, что нет препятствия для обмена нескольких вагонов муки на теплое белье и одежду и что для переговоров в Москве уполномочены М. А. Нестерович и Андриенко.

Приближалось время нового отъезда. Богаевский ушел, генерал Эрдели наказал привезти побольше офицеров, так как считал эту поездку последней.

На этот раз дорога выдалась ужасающая. Если солдатам, набившимся в поезд, казалось, что он идет медленно, они попросту сбрасывали машиниста на рельсы и становились на паровоз сами, а когда стрелочник не пропускал поезда, то пьяная солдатская толпа немедленно кидалась бить его… Мы добрались до Москвы только 29 ноября утром.

* * *

С вокзала, как всегда, я отправилась в комитет, где приезжие из Петрограда солдаты ждали ответа генерала Алексеева. Разочарование было большое.

— Увидите, — говорили солдаты, — не такие еще пойдут расстрелы: перебьют всю интеллигенцию, а потом возьмутся за рабочих и крестьян. Может, мы и не послушаем генерала, устроим взрыв… Ведь Алексеев, сидя в Новочеркасске, не знает, что решается большевиками в Петроградском совете. «Беспощадный террор, тогда победим» — ведь вот их лозунг.

Сделав все необходимое в комитете, я отправилась домой (опять кровь горлом). Дома вызвали врача Новицкого. Запретил мне вставать с постели — иначе не ручался за то, что будет через месяц.

Но как не встать, когда сегодня же надо опять в комитет! Вечером, после сцены с домашними, — не хотели пускать, — отправилась к генералу Брусилову, лежавшему в госпитале у Руднева (был ранен осколком снаряда, попавшим в его дом во время московских беспорядков). Он лежал, но чувствовал себя бодро. Сказал, что рана не так серьезна, но ей нарочно не дает зажить, чтобы оставили в покое и большевики, и не большевики. Я передала ему письмо, привезенное из Новочеркасска, в котором генералу предлагалось бежать на Дон с помощью нашего комитета.

Брусилов прочел письмо, положил под подушку и сказал, отчеканивая слова:

— Никуда не поеду. Пора нам всем забыть о трехцветном знамени и соединиться под красным.

Меня как громом поразило.

— Что же передать от вас на Дону?

— То, что я сейчас сказал, то и передайте.

— В таком случае говорить мне больше не о чем, — заявила я и поспешила уйти.